Выпуск № 9 (226) | 1957 - страница 74

на спектаклях, подобных «Марице», именно он, такой зритель, порой способен принять всю эту мишуру за иллюзию «красивой жизни». Задача критика — как ее понимали мы — в обратном. Он должен глядеть на сцену глазами самого строгого, придирчивого, самого, если так можно выразиться, недоверчивого зрителя... М. Иофьев обвиняет нас в принципиальной неподатливости магии театра. Да нет же! Увлечься происходящим на сцене нам мешает не рассудочность, не профессиональный холодок, не заранее заготовленная критическая концепция. Все гораздо проще: этому мешает провинциальность спектакля «Марица», мешает наигрыш, ветхость декораций, нестройное звучание оркестра, пошлость текста, брюзгливое премьерство некоторых исполнителей. Если М. Иофьеву все это не мешает, если он всего этого не видит, если он умеет «наслаждаться, не замечая», мы все-таки оставляем за собою позицию «скептиков»...

Конечно, М. Иофьев может нам ответить так: то, что вы считаете безвкусицей, я считаю проявлением хорошего вкуса. Быть может, такой спор был бы и плодотворен, но М. Иофьев нигде не опровергает наших доводов, нигде с помощью ответного анализа не доказывает своей правоты (это касается не только «Марицы»). Его позиция такова: если мне нравится, значит это хорошо.

Другое важное обвинение М. Иофьева состоит в том, что мы, мол, уделяем основное внимание недостаткам оперетты и лишь вскользь пишем о ее достоинствах. Да, это так. Но свидетельствует ли это о нашей критической предвзятости? Полагаем, что нет. И вот почему. Во-первых, критическая направленность статьи объясняется тем, что сегодня еще в оперетте недостатков, увы, гораздо больше, чем достоинств. Во-вторых, недостатки Московского театра оперетты, на наш взгляд, имеют типическое значение, они характерны для многих театров оперетты, что заставляет говорить о них с особой тревогой. Наконец, в-третьих, обостренное восприятие отрицательных сторон продиктовано было нам уже самим замыслом статьи, ее публицистической направленностью.

«Шитова и Саппак нашли в оперетте только ту безвкусицу, которую искали», — пишет М. Иофьев. Не будем отрицать: мы искали безвкусицу, видели в этом свою задачу и, по мере сил, вступили с этой безвкусицей в борьбу. М. Иофьев не видит позитивного смысла нашей статьи; но разве борьба с безвкусицей, выявление недостатков и их осмеяние — разве это не положительная цель?

Верный своей позиции ревнителя оперетты, такой, как она есть, Иофьев патетически восклицает: «Неблагодарное занятие исследовать нелюбимое искусство! Его условности кажутся оскорбительными... Так произошло с опереттой в статье Шитовой и Саппака»... В этих словах М. Иофьева стоит разобраться. Итак, нам кажутся оскорбительными условности оперетты. Но о чем писали мы? О безвкусице и формальном отношении актеров к своим обязанностям, о бедности репертуара и слабости режиссуры, о низкопробной драматургии опереточных либретто, конъюнктуре и бесконфликтности, которые нанесли нашей оперетте такой вред. Разве мы считали все это неотъемлемыми качествами жанра оперетты? Мы просто выступали за то, чтобы все эти недостатки ушли с подмостков театра, были отброшены как нечто чужеродное и ненужное, больше того — как противостоящее демократической в своей основе, чистой сути этого искусства. Что же делает М. Иофьев? Он объявляет все это условностями жанра, которые, с его точки зрения, только нам показались оскорбительными и которые только мы не захотели принять.

Что ж, — мы и в самом деле оскорблены. Но оскорблены за искусство оперетты, чьи условности мы вовсе не отождествляем с ее пороками. Впрочем, чему удивляться: позиция М. Иофьева и здесь на редкость старомодна. Еще с давних времен защитники ветхих традиций провинциальной оперетты всегда выступали под флагом защиты «специфики оперетты», считая, видимо, и пошлость, и сальные остроты, и премьерство неотъемлемой принадлежностью жанра.

Какова же эстетическая программа самого М. Иофьева? С каких позиций он защищает оперетту и какою она видится ему? Ответить на это нетрудно.

М. Иофьев пишет: «Действительность театра — репертуар и актеры». Критик иронически приводит наше утверждение, что режиссура для театра — «больная проблема». Он не отводит режиссуре в оперетте никакой роли. Итак, первый вывод ясен: назад к актерскому наитию, назад к дорежиссерскому театру! Посмотрим далее. Выясняется, что критик недоволен и тем, что мы подробно анализируем драматургию оперетт: «Очарование оперетты никогда не заключалось в сюжетах», — небрежно замечает М. Иофьев. Итак, второй вывод: драматургия тоже сбрасывается со счета. Что же остается? М. Иофьев сам называет это: «звучание музыки и актерский темперамент». Что там бедность текстов, словесная безвкусица, даже прямая нелогичность действия! Все — кроме музыки и актерского темперамента — просто не существенно!

И вот мы подошли к тому месту статьи М. Иофьева, которое буквально поразило нас. Судите сами: «Когда театр, — читаем у М. Иофьева, — поручает играть спектакль несостоятельным исполнителям (а в “Марице” это, видимо, так и было, да и вообще в театре это не редкость), он тем самым ставит себя под удар». Итак, после отрицания всяких оснований для критики в адрес театра М. Иофьев вдруг намного превосходит нас в силе критического замаха!..

Словом, мы так и не поняли, за что любит М. Иофьев Театр оперетты и что он в нем защищает. Видимо, он принимает здесь все так, как оно есть. В конце концов у него остается лишь один-единственный довод: я бываю в оперетте — следовательно она хороша. Такова логика всех его построений. Сколько в этом нескромности! И как равнодушна, как потребительски мелка эта любовь! Театру, думается нам, от такой любви не холодно и не жарко.

И в ответе руководителей театра, и в других выступлениях против нашей статьи явственно сквозит намек на то, что мы, мол, не специалисты в этой области.

Да, повторяем, мы не специалисты по оперетте и впервые выступаем по этому вопросу. Мы не коллекционировали разные составы, не справлялись о них заранее — мы шли в театр так, как туда ежевечерне идет зритель. И если нам в чем-то «не везло», то точно так же не везло в тот вечер и сотням других, кто оказывался с нами в зале театра. Мы смотрели рядовые спектакли, мы писали о буднях театрального коллектива, в то время как специалисты по оперетте, поклонники жанра и театра ходят сюда, как правило, на премьеры. Может быть, еще и в этом одна из причин нашего расхождения с мнениями некоторых?

Да, мы писали нашу статью с открыто дискуссионной целью, мы шли на известные крайности, заостряли мысль. Мы хотели не столько отрецензировать досконально весь текущий репертуар Театра оперетты, сколько разбудить общественное мнение, вызвать прямой и острый разговор. Мы предполагали, что статья вызовет резкий протест одних и верили, что она найдет поддержку у других. Мы не заготовляли позиций для отступления, не оснащали критику набором оговорок и реверансов. Наша задача виделась нам скорее как задача публицистов, чем аналитиков. Мы впадали в крайности, в преувеличения, увлекались чем-то, быть может, за счет другого, столь же важного. Мы не боялись кое-кого обидеть, мы, к примеру, грубо написали о М. Качалове; может быть, не следовало так писать, но разве это не обидно, не оскорбительно для тысячи зрителей, когда им за их любовь, за их доверие платят таким скучающим и формальным ремеслом?

Мы хотим быть поняты правильно — мы меньше всего защищаем нашу статью, меньше всего считаем ее безупречной. Но мы не откажемся от ее главной мысли: пора говорить правду о Театре оперетты, как бы она горька ни была.

Впрочем, мы верим, что после общепризнанного и во многом закономерного провала «Бала в Савойе» руководство Театра оперетты и его присяжные защитники найдут в себе мужество обрести более критический взгляд на положение вещей.

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Содержание