Выпуск № 1 (218) | 1957 - страница 33

сматривает зал, кто-то борется с дремотой, кто-то, сохраняя «светское выражение лица», развлекает соседа, видимо, вполне будничным разговором.

И то ли потому, что спектакль уж очень дряхл и, как это говорится, разваливается на ходу, то ли потому, что режиссеры с самого начала проявили полнейшее безразличие ко всему, что происходит на сцене, но только здесь вполне логично возникла необходимость в провинциальном премьерстве ведущих. Царствуйте! Блистайте! Выказывайте себя на этом сереньком, безликом фоне! Вас шикарно подали перед занавесом. Здесь вся надежда только на вас и на ваши громкие имена!

И вот в роли Тасилло выходит М. Качалов, один из наших популярнейших артистов, заслуги которого, рядом с заслугами Г. Ярона и Татьяны Бах, Регины Лазаревой и С. Аникеева, действительно вошли в историю советской оперетты. Мы хотим радоваться этой встрече, хотим, чтобы нас заставили забыть об окружающем убожестве. Но убожество остается, а радость не получается.

По сцене лениво передвигается мужчина со скучающе-брюзгливым выражением лица. Во всем его внешнем облике от театра нет ровно ничего. Небрежный, несобранный, он словно делает одолжение зрителю, словно из милости выполняет положенные ему по спектаклю обязанности. Все время кажется, что артист, после долгих уговоров согласившийся выступить, решил не утруждать себя. И объясняясь в любви, и тяжеловато пританцовывая, и расслабленным голосом напевая знакомые арии, он продолжает привычно думать о чем-то своем. М. Качалов даже не пытается создать какой бы то ни было образ, даже не затрудняется повторением того, что было найдено им когда-то. По сюжету обедневший граф Тасилло претерпевает многое: утратив состояние, он богатеет вновь, изверившись в счастье, обретает его в страстной любви, его третирует как слугу, а потом делает своим избранником очаровательная Марица. Но М. Качалов остается поразительно безразличным к тому, что происходит с графом Тасилло. В игре артиста нет ни развития, ни кульминации, ни ударных впечатляющих кусков. Он не привносит в роль ничего своего, никак не раскрывает себя в образе, вообще ничего не говорит зрителю ни о жизни, ни о любви. Творчества тут нет. Нет ни волнения, ни стремления к самоотдаче, ни даже того элементарного тренажа, которого можно было бы ожидать от артиста с таким опытом. Он как пришел, так и ушел — просто «отыграв» спектакль и поставив очередную галочку в свой репертуарный календарь.

Так обещанное нам человеком во фраке выступление «звезды» оказывается безрадостным трудом человека, неохотно и заученно исполняющего свои служебные обязанности. Это обидные слова, но — что поделать! — в них правда.

Ну, а как же сама Марица?

Если М. Качалов свою творческую несостоятельность прячет за повадками премьера, который, мол, если захочет, то «выдаст», то Е. Лебедева ведет себя куда скромнее и остается в рамках профессиональной добросовестности. Ей тоже скучно, ей, видимо, тоже надоел этот замученный спектакль, но она все время помнит, что она актриса, и не позволяет себе распускаться. Но и время, и обветшалые декорации, и скучающие лица партнеров, и слабосильные, нестройные звуки оркестра убили в Е. Лебедевой ее былую способность увлекать. Да, у актрисы есть хорошие минуты, да, вторую половину спектакля она ведет лучше, чем первую. Но чуда преображения не происходит и здесь. Как бумажные розы в салоне Марицы не становятся настоящими, так и актриса Е. Лебедева не становится кальмановской Марицей. И когда в финале оперетты звучат поистине достойные пародий Образцова слова:

Мне управляющий не нужен,
Я вас прошу остаться мужем, —

мы думаем лишь о косноязычии текста, а не о торжестве пылкой и красивой любви.

Все в этом спектакле буквально кричит о том, в какое открытое противоречие вошло внутреннее состояние его участников с заданными самим жанром непосред-

ственностью, изяществом, весельем. И театр натужно заботится о том, чтобы зритель не скучал. Он с вынужденной прилежностью отпускает нам порции обязательных (по ветхим канонам жанра) удовольствий.

Вот на сцену вываливается «опереточный полковник» Популеску. Ему доверено смешить публику, и артист И. Леонгаров нажимает на педали. Он без конца обыгрывает свою полноту — пусть зритель думает, что его красные кавалерийские штаны вот-вот лопнут. Он говорит хриплым голосом этакого вояки, этакого бурбона. Он назойливо подчеркивает казарменную сальность своего героя: его Популеску даже Венеру разглядывает с циничной ухмылкой покупателя женской красоты... Делая все это грубо и безвкусно, прибегая к привычным штампам дремучей театральной провинции, актер спокоен: он сделал свое дело, он «отработал» спектакль.

Вот меркнет свет, и под квадратными звездами этакого домашнего планетария зрителям предлагается танцовальный дивертисмент (скорее — акробатический этюд) «Похищение баядерки». Мужчина в раздувающихся восточных штанах, придав своему лицу зверское выражение, бешено вращает и подкидывает женщину в золотом бюстгальтере, которая учащенно дышит обнаженным животом. Танцоры работают старательно, но нечисто. Под звон тарелок «женщина-каучук» выгибается, делает мостик; мужчина, напрягаясь, ее поддерживает, а так называемые гости Марицы, в сотый раз наблюдая все это, думают, вероятно, о том, что в третьем акте хор уже не занят, что не нужно больше ни в кого переодеваться и что они смогут пойти домой...

Итак, сегодня в московском Театре оперетты спектакля «Марица», по существу, нет. Это вовсе не значит, что зритель, пришедший сегодня в театр, не переживет несколько хороших минут. Как бы не замечая ничего кругом и с удовольствием отдаваясь своему неизрасходованному молодому темпераменту, задорно поют и легко танцуют Б. Поваляев (Каломан Зупан) и Н. Крылова (Лиза). Каждый их выход сразу меняет температуру спектакля — в зрительном зале начинает веять опереттой. И наконец, в последнем действии, ухитряясь в крохотном эпизоде создать живой комедийный характер (единственный характер в спектакле!), Регина Лазарева с удовольствием живет эти короткие сценические минуты в стихии любимого ею искусства.

Такова была эта «Марица». Нас, по всей вероятности, станут уверять, что нам не повезло, что кто-то был не в ударе, что неплохо было бы посмотреть и другой состав и что в иные дни «Марица» идет совсем иначе. Будем откровенны — поверить в это трудно. Ведь в этом спектакле — как мы поняли потом — сосредоточилось и вылезло наружу все мертвое, унылое, формальное, что есть ныне в нашей оперетте и что должно быть вычищено как можно скорее.

А пока — как грустно думать о том, что и завтра дирижер Г. Фукс-Мартин, неглядя в партитуру, будет бесстрастно отмахивать ритм, в то время как медные на целый такт отстали от струнных, а хор вообще тащится где-то позади; что и завтра перед началом спектакля выйдет на авансцену человек во фраке и выкрикнет в зал имена очередных «звезд», что и завтра по городу будут расклеивать броские афиши, рекламирующие «Марицу» — спектакль, которого нет.

2.

...Пробовали ли вы присмотреться к тем, кто сегодня вместе с вами пришел в театр? Пытались ли определить, что это за люди, чего хотят они от искусства, что привело их после нелегкого трудового дня сюда, на этот спектакль? Состав аудитории, ее эмоциональный тонус — тоже характеристика театра; через все это можно немалое понять.

Каждый раз, когда посещаешь московскую Оперетту, не можешь не думать о том, что в театре, который имеет и долг, и право быть самым веселым и самым шумным в столице, как-то нерадостно. Ищешь в окружающих тебя людях праздничного предощущения искусства сцены — и не находишь его. Ждешь, что встреча с искусством осветит лица, — и не замечаешь этого. Пусть в зале звучат аплодисменты, пусть некоторые номера бисируются. Но почему каждый раз с фатальной неиз-

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

2.

Содержание