Выпуск № 1 (218) | 1957 - страница 36

и скупа количественно, и мелодически небогата, написал внутри оперетты хорошую танцевальную сюиту. В этом, по всей вероятности, ему помогло обращение к национальному фольклору. И вот гуцульские танцы с их приятной этнографичностью отчасти компенсируют зрителя за скучные минуты ожидания, когда ему вместо оперетты давался «тематически насыщенный» текст... В «Белой акации» перед нами проходит концерт советской лирической песни и несколько комедийных дуэтов эстрадного толка... Что касается «Вольного ветра», где музыка наиболее ярка и наиболее определенна по своей жанровой принадлежности, там перед нами в счастливой независимости от состарившегося, некогда злободневного текста сменяют друг друга блестящие и к тому же вполне законченные музыкальные номера. Словом, это тоже концерт, и он имеет свое наименование: «отрывки из оперетт».

И театр, который вообще спокойно прощает разобщенность сюжета и музыки, штампованность характеров, пошлость острот, в то же время всячески заботится, чтобы концерт прошел хорошо. Он выделяет в афише имена «звезд». Он ставит выходы на «бис». Он, наконец, особенно много усилий затрачивает на центральный номер программы. Им бывает обычно развернутый дивертисмент во втором акте. Тут, к слову сказать, авторы либретто обретают, наконец, счастливую возможность оставить всякое попечение о развитии действия: пока герои танцуют, сюжет стоит. И, сославшись на «классическую традицию», драматурги с удовольствием освобождают площадку для свободного полета фантазии режиссера и балетмейстера.

Вот, к примеру, как это бывает.

«Белая акация». Второй акт. Китобойная флотилия, въехавшая на подмостки оперетты прямо со страниц газет, переходит экватор. Матросы по давнему обычаю затевают веселый и шумный праздник в честь бога морей Нептуна. На палубе, где только что грузили бочки с селедками, ученические тетради, книги, резиновые сапопи, появляется карнавальная процессия. Разыгрывается забавный обряд посвящения новичков: их окунают в купель, они задабривают «грозного бога» исполнением веселых куплетов. Все это хорошо задумано И. Дунаевским и не без выдумки, не без юмора сыграно в театре.

Но это только начало, а «гвоздь» появляется тогда, когда на сцену «тридцатиголовой шестидесятиножкой», семеня, цепочкой выбегают «герлс». Женская половина балета московского Театра оперетты показывает все, что только она имеет показать! Голые тела покрыты густым тропическим «загаром». На бедрах — коротенькие юбочки, этакая бахрома из мочалки, крашенная зеленью под пальмовый лист. Волосы выложены поверх лба крутым черным жгутом. Брови свирепо насурмлены. На лицах застыли обольстительные улыбки — эстрадные «дивы», выстроившись в затылок и образовав волнистую цепь, начинают свой номер. Главная из них, названная в программе «Красавицей» и действительно самая дородная и крепкая, возглавляет шеренгу тел; она особо отмечена пером на лбу и хвостом из той же мочалки. Герлс работают на совесть. Они раскачиваются, поводят бедрами, задирают ноги. Им то и дело подается добавочный реквизит — то платочки, которые они повязывают на русский манер, то яркие бумажные гармошки, напоминающие китайские фонарики. С потолка спускаются на ниточках одинаковые пестрые попугаи. Минута — и вот к их клювам подцеплены кроны матерчатых пальм. Под конец в действие включаются мужчины, одетые матросами. И когда полуобнаженные женщины из неведомого тропического мюзик-холла загоняют в круг матроса в длинных штанах, это выглядит уже почти непристойно. Дивертисмент длится не меньше десяти минут.

Но вот вступает словесная нагрузка, и мы узнаем, что перед нами была лишь... корабельная самодеятельность. — Девчата, — запросто обращается кто-то к дивам из пловучего мюзик-холла. Этого уже нельзя вынести! Нельзя на одной и той же сцене грузить селедки и говорить об учебниках, затем показывать откровенное — к тому же безвкусное — кабаре и через минуту со святым лицом называть его самодеятельностью!

Только в условиях полнейшего разрыва между музыкой и драматургией, ставшего печальной привычкой оперетты, возможен такой вопиющий промах режиссуры.

И никакими ссылками на условность, на жанр, на потребности зрителя этого не оправдать!

Советская оперетта должна перестать быть концертом с маловразумительной словесной нагрузкой! Киты, лопаты, иностранные агенты не сделают ее идейной и современной. Не сделают, если она по-прежнему будет выдавать за современность наивную конъюнктуру и, под прикрытием плоского резонерства, улучив минуту, протаскивать заурядный мюзик-холл. От мнимо-идейной сцены в полицейском участке, где музыка вообще кончается и контрабасы уходят курить, до откровенно буржуазного ревю раскрашенных «герлс» — таковы те крайние точки, между которыми все еще блуждает наша оперетта, если иметь в виду не отдельные удачи ее композиторов, а советскую оперетту, взятую как жанр.

3.

...Среди прочих мифов недавнего времени был у нас и миф о «едином советском зрителе». Эта вымышленная картонная фигура то чего-то хотела и даже требовала, то, напротив, не хотела и отвергала. Она мешала нормальным взаимоотношениям искусства и народа, она путала карты, она затрудняла истинную оценку ценностей. Сегодня в некоего «единого зрителя» уже никто не верит! В искусстве начался процесс самоопределения. Этот процесс идет и в зрительской аудитории. Времени послушного потребительства приходит конец. У каждого явления искусства возникают свои апологеты и свои ниспровергатели. И это хорошо! В разные театры ходят разные зрители; тот, кто любит итальянские фильмы, не приемлет нескромной декоративности экранизированного «Отелло»; тот, кому мил Лактионов, будет искренне недоумевать у полотен Сарьяна или Пикассо... Всеядность никогда не была доблестью! Скоро от нее не останется и следа.

Ну, а в оперетте? Нет, тут пока ничего не изменилось. Ее зритель — это все еще зритель пассивный. Он требует малого. Он в простоте душевной верит, что оперетта и должна быть такой.

А те, кто думает иначе? Кто решил для себя, что провинция отвоевала у Москвы ее Театр оперетты? Те просто не ходят сюда. Их здесь нет. Они рядом, на той же площади Маяковского, но в театре Образцова, где идет «Необыкновенный концерт», в Зале Чайковского, где сегодня Бетховен или Шостакович, в кинотеатре «Москва», где демонстрируется новый фильм. Это они на художественных выставках спорят у полотен и потом заносят в книгу отзывов надписи негодующие или восторженные. Это они на читательских конференциях говорят о судьбах нашей литературы. Это они с ночи занимают очередь на спектакль, в котором танцует Уланова. Нет, это не снобы, чьи художественные запросы можно игнорировать, не одиночки, с высоты своих изощренных вкусов взирающие на «народ». Это те, кто воспитывает детей, лечит больных, проектирует новые дома, кто ночами сидит над книгами, чтобы завтра вступить на поприще техники или науки... Словом, это зритель активный, зритель взыскательный и благодарный, чуткий и строгий. Так может ли советская оперетта быть равнодушной к тому, что ее сегодняшнее искусство не служит этому зрителю?

КАКОЙ ДОЛЖНА БЫТЬ ОПЕРЕТТА?

Дорогие товарищи! Мы очень хорошо представляем себе тот день, когда в вашем Театре оперетты будут читать эту статью. Возможно, вы устроите ее обсуждение и пригласите на это обсуждение нас. И вот мы придем в знакомый и неуютный зал, где бывали из вечера в вечер, где просмотрели все ваши спектакли, где научились узнавать в лицо каждого артиста, даже если он поет в хоре или занят где-то «у воды».

Нам доводилось бывать на подобных собраниях, там обсуждались статьи наших коллег. И встречи эти, как правило, проходили бестолково и тяжело для обеих сторон. Актеры народ обидчивый и легко возбудимый. Каких только слов не удостаивался критик за свою статью! И — увы — каждый раз это были одни и те же сло-

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

3.

КАКОЙ ДОЛЖНА БЫТЬ ОПЕРЕТТА?

Содержание