Выпуск № 1 (218) | 1957 - страница 38

романтическим взглядом на жизнь, интересна трудностью своей формы, где малейшее отступление от вкуса сразу может отбросить в трясину пошлости и претенциозной дешевки. Они верили в оперетту как таковую и не требовали от нее того чего она не может дать.

И если искать общие причины того тяжелого положения, в котором оказался ваш театр, то одной из них безусловно является недоверие к художественной специфике оперетты. Как и в чем оно проявлялось — уж вам-то знать лучше других! Оперетте пытались прежде всего навязать ту тяжеловесную мнимо-проблемность, которая чужда самой специфике этого жанра и которая вошла в ваш дом, кан слон в посудную лавку, разрушая хрупкую ткань искусства, что живет не ради проблем, а во славу душевных порывов и чувств. Ханжи и демагоги забыли, что оперетта, так же, как и поэзия, имеет право, говоря словами Пушкина, быть «чуточку глуповатой». Правда, с нее за это и особый спрос — спрос на искренность, на блеск, на совершенство формы. А при забвении законов условного и проникновении натурализма — оперетте было очень трудно оставаться самой собой, защищая свое место в искусстве. Так, оперетта стала вникать в вопросы агротехники, гнаться за газетной злободневностью и демонстрировать свою верность «текущему моменту» взятой взаймы фигурой героя-резонера. Увы, она ничего от этого не приобрела, и она разучилась делать то, к чему была прежде всего призвана, — она перестала нести людям радость, воспитывать чувства горячие и простые, словом, перестала быть искусством «с солнцем в крови».

Сказав все это, мы сразу представили себе лицо хмурого дяди (или тети), который сразу же и не без злорадства ловит нас на слове: «Итак, вы отрицаете оперетту на современный сюжет?». И пойдет убивать нас формулировками — несть им числа... Нет, мы за поиски новых тем в оперетте! Мы за расширение ее возможностей! Мы за ее идейность. Но только надо всегда помнить, что оперетта — искусство романтическое, что ее герои всегда чуть-чуть приподняты над землей, что средства социальных характеристик здесь совсем иные, по сравнению с драмой. Пока же приходится констатировать, что новаторских поисков, идущих внутри самого жанра, все еще нет. Так, вместо оперетты-водевиля, оперетты — политической буффонады, оперетты-мелодрамы (не будем бояться этого слова) появляется тот аморфный и в сущности бессодержательный «концерт с нагрузкой», который вам скучно играть, а нам скучно смотреть.

Итак, мы подошли, наконец, к «Веселой вдове» — тому спектаклю, который назвали лучшим и который сегодня — единственный — находится на уровне элементарных норм искусства оперетты. Что в нем есть? Что отличает его от всех других?

Во-первых, это — режиссерский спектакль. Владимиру Канделаки, не так давно принявшему руководство театром, удалось собрать, скомпановать действие, повести за собой актеров. Так родился ансамбль; актерские усилия объединились; каждый стал работать не только за себя, но и на весь спектакль. Театр на этот раз обошелся без премьерства, без «номеров», он достиг общего — более высокого, чем обычно, — уровня исполнительства.

Во-вторых, этот спектакль имеет свой образ. Словно мухи возле лакомого куска, вьются поклонники вокруг миллионерши Ганны Главари, и режиссер зримо закрепляет эту ассоциацию. Суетящиеся мужчины в черных фраках, фалды которых трепещут, точно крылья, мелькают, вьются, оттесняют друг друга, будто жужжат. На сцене возникает атмосфера лихорадочной погони за богатством с ее постоянным возбуждением и азартом, с ее острой неприязнью к сопернику. Режиссерскому замыслу впервые подчиняется и живописное решение спектакля. Черный цвет — всегда элегантный и красивый — становится на сцене главным. И от его благородного соседства как-то сразу выигрывают все другие тона — белый, золотисто-желтый, зеленый. Постоянный художник театра Л. Кигель, который прежде не особенно радовал вкус и глаз, на этот раз показал себя с хорошей стороны.

В-третьих, здесь актеры играют, и играют с удовольствием. Здесь прочнее,

чем обычно, связи между исполнителем и заданным ему характером, больше продиктовано обстоятельствами сюжета, чем элементарной игрой «на публику». Чувствуя взаимную поддержку друг в друге, актеры стали свободнее владеть рисунком роли, в их игре появились полутона. Право же, это не случайность, что и С. Аникеев, и Н. Рубан, и И. Леонгаров, и А. Феона — при всем различии их дарований — нашли в себе силы в чем-то отказаться от себя и черпать из характеристики образа, а не из освоенного запаса приемов, якобы обеспечивающих успех.

На этом спектакле за пульт встал Г. Столяров — новый главный дирижер московской Оперетты, которому предстоит еще так много сделать для повышения музыкальной культуры театра. И вот мы увидели, что оркестранты могут быть внимательны к пожеланиям композитора, к воле дирижера. И вот выяснилось, что в этом оркестре звучат не только ударные и медь; точно из небытия возникли скрипки, чисто и красиво запели кларнеты и гобои, появилось богатство тембров и нужное соотношение оркестровых групп. Словом, под куполом театра впервые ожила музыка, убедительно напоминая о том, что она еще имеет в оперетте свои права!

Итак, в тот вечер в Московском театре оперетты шла оперетта. И хотя, как всегда, не очень хорошо звучали голоса, привычно резал ухо традиционный текст, а В. Канделаки, не удержавшись от соблазна, превратил скромный кабачок Максима — приют поэтов и художников — в роскошный кафешантан с теми же безвкусными дивами, которых теперь спустил с потолка и, снабдив гирляндами цветных лампочек, включил в электросеть, несмотря на все это, долгожданная встреча с опереттой все-таки состоялась! Нет, это еще никакая не победа! Это только норма, только первый скромный успех.

Но, написав так, мы задумались: не обманулись ли мы в «Веселой вдове»? Может быть, она воспринимается такой лишь потому, что перед нами новый спектакль? Может быть, и ее краски быстро потускнеют, а сама она разделит со временем судьбу «Марицы»? Или мы правы, и «Веселая вдова» — та точка, с которой может начаться сдвиг, перелом?..

Дождется ли зритель этого перелома? Сумеет ли театр развить свой успех и приумножить его на материале новаторской советской оперетты? Станет ли Театр оперетты театром активного, взыскательного зрителя, который сегодня здесь еще редкий и случайный гость?

Хочется верить, что будет именно так. И только во имя этого мы произнесли нашу, быть может, излишне запальчивую речь.

Мы не приносим извинений за резкость и не отказываемся от обвинений. Мы имеем только одну цель — правду, ибо убеждены: она для всех нас важнее всего.

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Содержание