Письма И. Стравинского Н. Рериху

Cвязь раннего творчества И. Стравинского с русской художественной культурой начала XX века — факт общеизвестный, но тем не менее мало изученный. Материалы, документы и прочие свидетельства тех лет (мы подразумеваем прежде всего мемуары современников композитора), содержащие сведения о жизни Стравинского в России и формировании его композиторской личности, в общем немногочисленны (опубликованы они преимущественно за рубежом). Правда, за последние годы вышло в свет четырехтомное издание так называемых «бесед» Стравинского с Робертом Крафтом¹, где значительное место отводится воспоминаниям о России, фактическим данным по истории создания и постановки популярнейших балетов «Жар-птица», «Петрушка» и «Весна священная», а также публикациям писем к Стравинскому его современников: художников, музыкантов, хореографов и других лиц, принимавших участие в организации первых «русских сезонов» в Париже. Однако широким слоям музыкантов и любителей, интересующихся творчеством Стравинского, это издание малодоступно. Наши читатели знакомы лишь с автобиографией Стравинского («Хроника моей жизни»), опубликованной впервые на русском языке в 1963 году. Между тем у нас хранятся интересные материалы о «русском периоде» творческой биографии композитора, которые до сих нор не только не введены в научный обиход, но и далеко еще не освоены советским музыкознанием. Едва ли не самая ценная часть этих материалов —письма Стравинского 1910–1917 годов, адресованные разным деятелям русской культуры. Среди них — письма к известному художнику Николаю Константиновичу Рериху, с которым связывали композитора дружеские отношения и совместная робота над балетом «Весна священная». Письма эти никогда не публиковались.

Один из самобытнейших русских живописцев, поэт, археолог, великолепный знаток языческой древности, Н. К. Рерих был первым, кому молодой композитор поведал о своих еще неясных замыслах будущего балета (см. И. Стравинский. Хроника моей жизни. Л., Музгиз, 1963, стр. 71).

Впоследствии А. Н. Бенуа на страницах своих «Воспоминаний о русском балете» (Reminiscens of the Russian ballet. L., 1941) высказывал предположение, что замысел балета, то видение священного языческого ритуала, которое явилось воображению Стравинского, могло быть навеяно сюжетами и образами живописи Рериха. Действительно, обычаи и приметы седой старины в картинах Рериха нередко окутаны таинственной атмосферой древнего ритуала («Сходятся старцы» — 1898, «Идолы» — 1901 и другие). А в таких его полотнах, как «Поморяне. Утро» (1906), «Каменный век» (1910), «Человечьи праотцы» (1911), по существу уже намечена живописная атмосфера языческой весны с ее ликующим солнцем, цветущей зеленью лугов и праздничной красочностью древнерусских костюмов.

Рерих принял деятельное участие в сочинении либретто и написал эскизы декораций и костюмов для балета «Весна священная».

Дух и характер весеннего языческого действа оказался чрезвычайно созвучным творческим устремлениям Рериха, и он не однажды возвращался к темам и образам этого балета. Так, например, он сделал новые эскизы, костюмов и декораций к нью-йоркской постановке «Весны священной» в 1930 году, а в Русском музее находится его картина, озаглавленная «Весна Священная», датируемая 1945 годом.

Публикуемые ниже письма Стравинского, хранящиеся в Рериховском фонде Третьяковской галереи (ф. 44, № 1339–1344), отражают разные этапы работы над балетом и в сопоставлении с ранее опубликованными биографическими материалами данного периода создают довольно полную картину истории создания «Весны священной». Письма 1 и 5 публикуются с купюрами, отмеченными многоточием, заключенным в угловые скобки. В квадратные скобки заключены части слов, недописанные Стравинским.

_________

¹ I. Stгawinsку and R. Craft. Memories and commentaries. L., 1959–1960; Expositions and developments L., 1962; Stravinsky in conversations with Craft, Penguin books, 1962; Diologues and a Diary. N.-Y., 1963.

М.Устилуг
19/VI ст[арого] ст[иля] 1910

Дорогой Николай Константинович!

Только что вернулся в Устилуг из Парижа, как еду завтра же обратно с женой и детьми. Такая исключительная поспешность вызвана желанием жены увидеть и услышать хоть раз «Жар-птицу»¹, кот[орая] в последний раз пойдет в четверг 24/VI ст[арого] ст[иля]. Впрочем, Вас надо посвятить в наши грандиозные планы, о которых Вы еще ничего не знаете. Дело в том, что мы будем проводить весь год до след[ующей] весны за границей. Сперва едем в Бретань, куда и прошу Вас адресовать по сл[едующему] адресу: M-eur Strawinsky, Villa Mauricette — La Baule Loire inferieure (Bretagne. France); там будем до осени. Осенью едем в Лозанну, где пробудем до 1-го ноября нов[ого] ст[иля]. С 1-го ноября по 1-е апр[еля] живем в Больё (Beaulieu) около Ниццы. Вот наши планы. Недурно?

Теперь вот что. Моя «Жар-птица» имела большой успех в Париже, но оказалась вещью столь трудною, что представляется положит[ельно] невозможным играть ее в этом году где-либо в ином месте (оркестровых репетиций было 9 — достаточно сказать это, чтобы понять, что в этом сезоне разучивать с новым оркестром немыслимо). Единственно, что было в силах сделать, это удвоить число представлений, но и это не в полной мере удалось, и дадут всего лишь 2 supplementair’a*, после очередных 3-х абонементов — 22-го и 24 (вторн[ик] и четв[ерг])/VI. Вот к 24-му, то есть к четвергу, мы как раз и поспеем.

Успех «Жар-птицы», понятно, сильно окрылил Дягилева в смысле дальнейшей совместной деятельности, и потому я не без основания полагал, что рано или поздно (относительно, конечно) придется ему объявить о нашем с Вами заговоре². Обстоятельства не заставили долго ждать этого. Дягилев предложил мне писать новый балет³, на что я ответил, что занят уже сочинением нового балета, о сюжете которого не желал бы до поры до времени говорить. Дягилева это взорвало! Как, говорит, от меня секрет? От меня, мол, все делают секреты, то Фокин, то Вы (т. е. я) — я ли, мол, не из кожи лезу etc. etc. etc... Делать нечего, вижу, что не выкрутиться, прошу только не разглашать и говорю, что я, мол, с Рерихом задумали нечто. Он (Дяг[илев]) с Бакстом⁴ в восторге. Бакст говорит, что это очень благородно с моей стороны!(?) Я так думаю, что они опасались Бенуа⁵, то есть моих секретных заговоров с Бенуа, о кот[орых] в виде предположения сейчас же сказал Дягилев и что очень обидело бы его.

12/VII 1910

Кончаю письмо в La Baul’e, ибо не было времени его кончить в Париже, где мы пробыли три дня. «Жар-птица» имела все тот же большой успех, чему, конечно, я очень рад. Но должен сказать, что то, что касается Головина⁶ и освещения, оостояло не совсем благополучно. Когда увидели балет в костюмах Головина с его прекрасной декорацией, то, по крайней мере мне, как, впрочем, и многим (Андрею Корсакову⁷, кот[орый] поспел на последний спектакль в четверг вместе с Колей Рихтером⁸), стало ясно, что в сущности ничего из наших с Фокиным⁹ планов о Кощеевой жути не вышло: музыка с танцами была сама по себе, а лица в костюмах сами и себе — просто наряженные актеры. Очень, очень грустно — освещение, которым заведовал сам Дягилев, дабы спасти балет, было тоже неважно и подчас просто невпопад¹⁰. Дело в том, что дирекция «Орérа» вредила нам в чем только могла, ибо она не хотела отдавать театра для русских спектаклей и сделано это было разными comptess’aми Greful и Сmр. (патронажем)¹¹.

Теперь обстоятельства сложились так, что Дягилев с Фокиным как будто бы форменно разошлись. Я хочу сделать так, чтобы меня это не касалось. Дягилев имел

_________

* дополнительных (фр.)

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Письма И. Стравинского Н. Рериху

Содержание