учителях, отношения с которыми складывались неудачно и кончались разрывом. Никто из них так и не сумел вызвать в ученике доверия, а тем более подлинного интереса к урокам. То ли они были чрезмерно требовательны, то ли питомец их не мог подчиниться навязываемой ему системе¹. «Со мной следовало,— утверждал он, — начать со вселения в меня известного доверия, с того, чтобы меня чем-то заинтересовать и даже позабавить». При этом Бенуа вполне самокритично признается в том, что никогда не в состоянии был сладить «со счетом и тактом», что плохо давалось ему чтение с листа. Последняя учительница, правда, удержалась несколько дольше предыдущих, но только благодаря хитрости ученика. Дело обстояло так. «Каждый экзерсис, каждую пьесу, каждую часть в "четырех руках" она сначала проигрывала, я же по слуху сразу это запоминал, и дальше все шло, как по маслу. Нетипьке следовало бы проверять, действительно ли я что-либо усваивал, но она удовлетворялась тем, что ей казалось, будто я делаю успехи, на самом же деле как раз главного усвоения "музыкальной системы" — чтение нот и свободное понимание такта — этого не было. Я только приобрел большую беглость, разучивание (по слуху) пьесы обогатило гармонические приемы в моих собственных импровизациях, но я как был, так и остался музыкальным неучем и совершенно безграмотным в смысле музыкального языка»². 

И все же музыка так неодолимо продолжала увлекать, что совладать со своими страстями он не всегда мог. «Если бы я серьезно занялся музыкой, — признается Бенуа, — то я только мог стать музыкантом-сочинителем, тогда как к виртуозничапыо, к исполнению созданного другими я скорее чувствую "отчуждение". Между тем я очень рано понял, что мне не дано создавать такие вещи, которые вполне соответствовали бы заложенным во мне музыкальным идеалам. Иногда я сам изумлялся какой-либо удаче в сплетении звуков, которое при импровизации у меня складывалась под пальцами. Но, если я это запоминал, если раз придумавшееся я повторял два и три раза, то оно переставало мне нравиться, и слишком явным становилось то, что удача была случайной и не столь уже значительной... Так это бывало уже тогда, когда лет десяти я отдавался своим музыкальным (столь наивным) фантазиям, когда, кроме "чижика" и участия в "Собачьем вальсе", я пробовал играть на рояле темки собственного сочинения. Помню, например, как я "сам себя поразил", сочинив на даче у дяди Сезара что-то "удивительно-торжественное", причем это удивительное получилось главным образом от скрещения рук (то есть правая рука, перекинутая через левую, играла в басу). Но уже через неделю я убедился, что ничего удивительного и поразительного в этой моей находке нет. Разочаровался я и в том "гимне торжествующей любви", который я сложил в дни своего "первого серьезного" сердечного увлечения, а позже — в музыке своего балета, успевшего сложиться в целую сюиту. После этого разочарования я уже не пытался сочинять нечто "большое", "прочно связанное", "цельное", а довольствовался тем, что тешил себя (иногда и близких, когда бывал в ударе) удачами мимолетными»².

Не научившись хорошо играть на фортепиано, Бенуа мог все же свободно исполнять «для собственного удовольствия» интересовавшую его музыку.

Очень важным в музыкальном развитии Бенуа оказалось то, что, по глубочайшему его убеждению, старший брат Альберт (или Альбер³, как он именуется в воспоминаниях) обладал совершенно исключительным музыкально-творческим дарованием. Он с удивительной свободой и непринужденностью мог сочинять на фортепиано «блестящие фантазии» в духе Бетховена, Листа или Шопена. Его импровизации воздействовали на Александра с несравненной, почти магнетической силой. Ничто не будило в нем таких «категорических велений», таких «захватывающих стремлений», как импровизации Альбера. «Один его совершенно особый "удар" по клавишам пронизывал

_________

¹ То же самое, в сущности, повторилось и в Академии художеств, куда Бенуа поступил «вольноприходящим» в вечерние классы осенью 1887 года. В академических стенах он, по собственному признанию, встретил лишь «тоску и ужас» и, не осилив даже головного класса, в марте следующего года бросил занятия. Образование его ограничилось юридическим факультетом университета, который он кончил в 1894 году и который посещал «не столько для наук, сколько для получения диплома». Все его интересы всецело поглощались искусством. Так что очень затруднительно ответить на вопрос — кем Бенуа «рукоположен» в художники. 

² «Жизнь художника», стр. 348.

¹ Летом 1887 года, в бытность учеником гимназии, Бенуа сочинил музыку к балетам «Дочь фараона» и «Kette der Nixe».

² «Жизнь художника», стр. 346.

³ Альберт (Альбер) Николаевич Бенуа родился 24 марта (5 апреля) 1852 года в Петербурге, он был старшим сыном Н. Л. Бенуа. В 1877 году он окончил Академию художеств со званием художника I степени. При изучении акварельной живописи, сделавшейся его специальностью, пользовался советами Л. О. Премацци. В 1883 году был отправлен на два года для усовершенствования за границу. Побывав в Италии, Франции и Испании, в 1885 году представил в совет академии 19 акварелей, написанных в Болье, Вильфранше и Сан-Ремо, за которые удостоился звания преподавателя акварельной живописи академии. Был учредителем и деятельным членом Общества акварелистов, на выставках которого неизменно выставлялись его работы. В 1924 году уехал во Францию, умер 16 мая 1936 года близ Парижа.

меня как электрический ток, и это ощущение было отнюдь не болезненным, а только "восхищающим" — в самом буквальном смысле слова. Я вдруг возносился куда-то в иной план и начинал как бы витать в совершенно особой сфере. Иногда Альбер, очень нежно со мной обращавшийся, подчинял свой дар иллюстрированию каких-то им же выдуманных историй. Таким образом, я, не имея никакого представления о программной музыке (как раз в те времена этот вопрос вызывал отчаянные споры у меломанов), подпадал ее прельщению. Я весь замирал, когда мой брат, сочиняя на ходу историю, подчеркивал ее соответствующими, тут же возникавшими мелодиями и гармониями. Образы, рождавшиеся в течение слушания, приобретали благодаря звукам необычайную яркость. Я утопал в блаженстве, когда "райская" музыка озаряла какие-либо волшебные сады и дворцы, и, напротив, мороз пробегал по коже, когда "страшная" музыка подводила к какому-либо ужасу и чертовщине <...> Альбер редко повторялся, а вполне, пожалуй, и никогда. Каждый раз музыкальная мысль облекалась у него в наряд, если не всегда более совершенный, то во всяком случае новый»¹.

С живейшей симпатией Бенуа вспоминает о необычайно близкой ему личности брата. Но ни одно из проявлений богато одаренной натуры Альбера не могло сравниться с его импровизаторским талантом. Здесь он был, по-видимому, поистине неподражаем, здесь раскрывалось полностью все его существо — «кровная связь» с Италией, с Венецией. «Ведь уже прадедушка наш Катарино Кавос собирал в "Скуола ди Сан Марко" избранную и просвещенную публику, приходившую наслаждаться его мгновенно возникавшими и чудесно сплетавшимися музыкальными импровизациями. Этот дар прадеда, перескочив через два поколения, достался затем двум правнукам — Альберу в большей степени, и в меньшей степени — мне. Как раз именно потому, что я обладаю тем же даром, но обладаю им в меньшей степени, я могу судить (и начал я судить об этом чуть ли не с пеленок) о высоком качестве альберовской импровизации»².

Образ брата-музыканта с особой силой встает в памяти Бенуа (спустя по меньшей мере шесть десятилетий) в незабываемо ярких подробностях: «...одна манера Альбера играть на рояле (или на скрипке), его неподражаемое туше, его своеобразная, но по-своему блестящая техника — все было чудесным. Когда на Альбера "накатывало", когда Аполлон удостаивал не столько призвать его на серьезное творчество, а как бы "полушутя" поманить его к инструменту, он весь преображался, являя все признаки такой "охваченности". В такие минуты, в годы своей юности, он становился поразительно красив. Его аристократически длинные и сильные пальцы (такие пальцы любил изображать Себастьяно дель Пиомбо) приобретали беглость, а музыкальная мысль мелодии, гармонические соединения и модуляции возникали в безупречной связности, обогащаясь все новыми и новыми находками. Звуки у Альбера лились непрерывным потоком, точно это все давным давно было сочинено и крепко заучено. В то же время музыкальные эти фантазии были какой-то "фата-морганой", способной очаровать в ту минуту, когда она возникала, на самом же деле эта музыка была лишена подлинной прочности и внутреннего смысла. Замечательно, что уже через минуту после того, как это волшебство кончалось, сам Альбер не мог вспомнить то, во что он сам только что с упоением вслушивался. Обладая некоторыми теоретическими познаниями, он мог бы вполне записывать свои импровизации, однако он пренебрегал этим; ему было достаточно того, что он и себя и других потешил»¹.

Эта особенность музыкального творчества Альбера, чье художественное прекрасное дарование запечатлелось для нас лишь в его живописных работах, позволяет нам говорить о нем только словами вспоминающего о нем брата и членов их семьи, близких их семье людей.

Сравнивая музыкальные таланты Альбера и Александра, дочь последнего А. А. Бенуа-Черкесова считает, что Альбер был преимущественно создателем «очаровательной легкой музыки», тогда как Александр «углубился в самую суть музыкальной стихии». «Увы, все эти шедевры хранятся в памяти немногих — "зарегистрированы" они никогда не были и не могли быть. Как чудный сон они рождались и навсегда исчезали...», — пишет автору этих строк А. А. Бенуа-Черкесова 17 февраля 1965 года. В другом письме от 6 января 1965 года она рассказывает, как Александр Бенуа, импровизируя на рояле, умел «с необычайной тончайшей виртуозностью развить любую тему, поистине создавать прекрасные музыкальные произведения. С раннего детства я подпадала под магию этих звуков, и когда папа садился за рояль, то мы — дети — буквально замирали от восторга. Иногда нам была дана особая радость импровизировать разные балетные па под чарующую папину музыку, выражавшую разные страсти и порывы, героические моменты или, наоборот, поэзию природы, или нежных чувств — "движений души" тихую радость или грусть».

_________

¹ «Жизнь художника», стр. 343.

² Там же, стр. 124.

1 Там же, стр. 124–125.