Выпуск № 2 (327) | 1966 - страница 25

лии, фамилии, фамилии — тех, что уже теперь не станут безвестными героями.

Вот и все. И тем не менее зрителю ни разу не приходит в голову, что оформление спектакля, в сущности, очень скупо, немногословно, — все внимание приковано к актерам. Пожалуй, лишь однажды возникает чувство неловкости — в момент, когда опускается красное полотнище и на его фоне появляется... Ставинский.

Самая большая заслуга режиссера спектакля Л. Михайлова в том, что каждый персонаж, даже Мальчишка (роль без пения) или Женщина в черном, имеет свою строго разработанную сценическую биографию. Эта биография, естественно, воплощена наиболее подробно и детально у главной героини.

Валентину Каевченко мы знали и раньше как талантливую певицу и одаренную актрису — достаточно вспомнить ее хотя бы в «Войне и мире» Прокофьева или «Водовороте» Сухоня. Но, пожалуй, в «Ценою жизни» талант Каевченко впервые раскрылся с такой гармоничностью и полнотой. Совершенное владение вокальной партией, четкое и глубоко осмысленное донесение текста приумножены мастерски отточенным сценическим рисунком роли — жестами, мимикой, походкой. Каевченко создает образ живой, смелой девчонки, не лишенной мальчишеских ухваток, — вспомним хотя бы, как задорно, весело отчитывает она сбитого с толку Федора, только что предложившего ей бежать отсюда и ждать, когда забудется ее прошлое. Тогда-де он отправится за нею, и... «Лейтенант! — щелкает Нила — Каевченко пальцами. — А вам не стыдно?..» Озорство не покидает Нилу — Каевченко и в тяжкие для нее минуты объяснения с любимым. Он только что видел, как она в угоду каким-то темным людишкам, полуобнаженная, плясала и пела не совсем пристойную песню. Каевченко в этой сцене переполнена отчаянием и желанием защититься от несправедливых по существу обвинений. Чувства эти рвутся из ее души, совсем как у мальчишки, не привыкшего сдерживать свои порывы: «Мораль вам читает и ваш дядя. А вот пускай-ка он станцует на столе!» И снова жест — не выдуманный, оперный, а подсмотренный в жизни, чисто мальчишечий.

Легко было обратить сценическую сторону роли Нилы Снижко в водевиль с переодеваниями: ведь Нила — дворник. Но и здесь поведение Каевченко от спектакля к спектаклю становится все естественнее. Артистка просто вся светится радостью, облачаясь в дворницкие доспехи. И ей веришь. Фартук, метла, свисток, в который она упоенно свистит, — это все атрибуты последней роли, которую она должна по заданию Митрофанова сыграть перед тем, как снова стать самой собой.

Или другая сцена: в нарядном вечернем платье Нила Снижко выходит к приглашенным ею гостям. Среди них Ставинский. Она знает, кто он, ей дано задание завлечь его, сбить с толку. Все это она выполняет не без кокетства, но достаточно ей несколько мгновений постоять лицом к лицу с Зоей, и зрителю становится ясно: кокетство ее напускное... Или вспомним начало оперы: Нила просыпается, встает, делает зарядку на глазах у бегающего мимо и посылающего ей проклятия Чуфарова. Делает свои упражнения старательно, не из озорного желания позлить старого ворчуна, просто по многолетней пионерской привычке. Или сцена с Федором: он отдает Ниле полученный от Митрофанова ее комсомольский билет, она хватает билет, раскрывает, смотрит, прижимает к груди, быстро прячет в карман. Все стремительно, все очень просто.

И, наконец, сцена гибели. Трудная, на сверхчеловеческой выдержке игра со Ставинским. Появление Чуфарова; он хватает Нилу за руку («капитана убьет!»). Выстрел врага и его поспешное бегство. Нила — Каевченко медленно идет к двери балкона, хочет выстрелить вслед и — падает. С этого момента начинаются самые тяжелые для оперной актрисы мгновения. Отдадим должное Валентине Каевченко — ее Нила и здесь остается правдивой...

За исключением одного лишь единственного эпизода. Речь идет о кульминации сцены вечеринки — танце Нилы на столе, где актриса не обрела еще подлинной свободы и уверенности. Возможно, творческому самочувствию Каевченко мешает, что танец Нилы не поставлен как следует. Взамен четко продуманного хореографического рисунка — беспорядочное притоптывание ногами, иногда не совсем в лад с оркестром. Явно стесняет артистку очень не идущий ей костюм. (Или он с «чужого плеча», из какого-нибудь другого спектакля? Ведь ситуация вовсе не требует «стриптиза».) Наконец, вероятно, еще и потому актрисе трудно в этой сцене до конца оставаться Нилой, что здесь допущен явный режиссерский просчет. Зачем танцует Нила этот рискованный танец? Затем только, чтобы убедить Ставинского в том, что она «просто ничтожная тварь». Но вот фотопленка сожжена, и появился Федор. Можно ли поверить, что Нила, увидев его, захочет еще хоть раз с вызовом сбросить шарф и танцевать как ни в чем не бывало? ¹

_________

¹ Нила у С. Корецкой — совсем иное существо. Капризы хорошенькой девчонки, временами переходящие в откровенную злость (сцена с Марией Игнатьевной), истерия (ариозо «Мне страшно», во время которого артистка мнет изо всех сил пышно взбитую подушку), заигрывание с Чуфаровым (до-

Второе артистическое откровение этой премьеры — Тамара Янко в роли матери Федора. Амплуа не новое для известной артистки, мы помним Янко как блестящую исполнительницу ролей Евфросиньи в «Семье Тараса», Матери в опере «В бурю». Новизна творческого задания для Тамары Янко заключалась в том, что ей предстояло воплотить образ не простой женщины, а военного врача, партизанки. Волевой, собранной, но и горячей, порывистой. Уже первая реплика Марии Игнатьевны: «Пострадавшая здесь?» — и следующий отчаянный крик: «Федька! Феденька...» — раскрывают зрителю контрасты эмоций, свойственные этой суховатой с виду женщине.

Тамара Янко заставляет вспомнить близкие Марии Игнатьевне образы женщин старшего поколения в литературе (доктор Ашхен в повести Ю. Германа «Дорогой мой человек», Анна Греч в пьесе К. Симонова «Так и будет»). Марии Игнатьевне — Янко свойственны прямота, изысканная ироничность, почти мужская сила характера и в то же время извечно-женственная глубина, тонкость души.

Целую гамму переживаний матери Янко блестяще раскрывает в сцене с Нилой. Постепенно, черточка за черточкой, выстраивает наблюдательная Мария Игнатьевна в своей светлой голове вереницу правильных догадок: от слез Нилы к пулевому ранению на ее руке, к разговору о матери... и Нила не выдерживает психологического натиска этой умной и проницательной женщины и произносит с гордостью: «Меня воспитала немецкая коммунистка Марта Шредер. Она заменила мне мать...»

И Мария Игнатьевна — Янко откликается (с той бережно-благоговейной интонацией, с какой мы говорим: «Клара Цеткин»): «Марта Шредер... А небо светлеет...»

От этой реплики прямой путь к финалу. Вбежав и в один миг поняв случившееся, Мария Игнатьевна кидается к Ниле с криком: «Девочка моя!» Отметим здесь и драматургическую чуткость композитора: интонационно этот возглас буквально повторяет первую реплику — «Феденька!» И нам легко сделать вывод: Нила вошла в сердце Марии Игнатьевны.

В спектакле «Ценою жизни» — три совсем разные Зойки. У Е. Довбыш немало удачно найденных сценических «бытовых» деталей. Э. Саркисян, обладая очень красивым и мощным меццо-сопрано, создает характер неистово темпераментный. «Все равно буду ждать, все равно буду ждать» звучит у нее как исступленная клятва.

В Нине Исаковой — Зое пленяет та самая непреклонная мягкость, которая есть в строчках симоновского стихотворения «Жди меня». Исакова, как мне кажется, ближе других подходит к существу характера Зои, этого ставшего почти классическим женского образа военных лет. «Зойка!» — с удивлением говорит вернувшийся все-таки Алеша. Она не кричит, не кидается ему на шею. Тихо говорит: «Алешенька», — все время не допускала и мысли, что он убит, а теперь не может поверить глазам — и опускается на землю. Ноги не держат ее. Ярко, правдиво выглядят у Нины Исаковой и внезапные вспышки Зойкиного бешенства. Они как оборотная сторона ее чисто русского долготерпения: эта ненависть, с какой гонит она Тузикову и Круглика, притащивших чужую мебель, яростно, с презрением пинает ногами украденный ими стол...

У остальных персонажей немало живых, тонко подмеченных автором черточек. Так, Л. Болдин и Г. Дударев, исполняя роль Митрофанова, откровенно наслаждаются «вкусным» кусочком роли: «А зажигалочка-то у вас, товарищ капитан, видать, трофейная!» М. Щавинский и С. Щадилов с тем же нескрываемым удовольствием преподносят публике пародийную реплику перестраховщика Чуфарова: «Куда, куда (здесь звучат интонации знаменитой арии Ленского. — Е. Д.) пронесут они наши идеалы?» О. Кленову и А. Талмазову автор дал

Круглик — Л. Елисеев

_________

статочно вспомнить сцену зарядки, которую артистка проводит, кокетливо поглядывая по сторонам)... Все это очень мало вяжется с образом подлинной Нилы. Лучше, строже, ближе к рисунку режиссера и Каевченко была Корецкая на первом виденном мною спектакле. Но уже на втором многое было утрачено.

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Круглик — Л. Елисеев

Содержание