сюите не был мимолетным. (Об этом же говорят его фортепианные партиты.)

В целом Трио Свиридова было исполнено очень хорошо.

К сожалению, этого нельзя сказать об интерпретации двух других произведений, входивших в программу. Особенно — Трио Бетховена. Прежде всего, спорной показалась попытка музыкантов истолковать одно из ранних камерных сочинений как своего рода «Героическую» симфонию. Кроме того, сольный опыт каждого из участников ансамбля привел к тому, что в данном случае их игра носила характер соревнования солистов-соперников.

Эти замечания в какой-то мере можно было бы, пожалуй, распространить и на Трио Чайковского. Однако здесь стремление к масштабности трактовки более оправдано, поскольку сам композитор считал, что это сочинение есть «симфоническая музыка, только приложенная к трио». К тому же в исполнении содержались такие достоинства, которые искупают многое. Например, проведение главной партии в репризе на фоне аккордов фортепиано, исполняемых Малининым как отдаленный погребальный звон, оставило незабываемое впечатление. Гениальная музыка прозвучала с истинным вдохновением.

Первое выступление нового ансамбля обнадеживает; талантливым артистам хочется пожелать дальнейших творческих поисков в новом амплуа.

Знакомство состоялось

В Малом зале Московской консерватории прошел сольный концерт нового лауреата Международного конкурса скрипачей им. Жака Тибо Лианы Исакадзе.

Это имя привлекло к себе внимание еще в 1957 году во время VI Всемирного фестиваля молодежи и студентов в Москве: тогда девочке было 10 лет, и она выступала вне конкурса. Спустя четыре года Лиана становится лауреатом Всесоюзного конкурса музыкантов-исполнителей, а в июне текущего года ей, студентке второго курса Московской консерватории по классу профессора Д. Ойстраха, присуждается первая премия на международном конкурсе скрипачей в Париже. Естественно, первое выступление скрипачки после столь блестяще одержанной победы вызвало большой интерес.

Я не берусь несколькими словами охарактеризовать исполнительский почерк Исакадзе. По-видимому, такие эпитеты, как «большой мастер» или «блестящий виртуоз», окажутся явно неприемлемыми. Когда слушаешь игру Исакадзе, кажется, что ее почти не беспокоят технические трудности — все выходит как бы само собой. Но придирчивый слушатель может заметить кое-где незначительные погрешности; правда, они не влияют на общее впечатление. Если же на минуту отвлечься от содержания исполняемой музыки, то первое, что поражает в игре Исакадзе, — красота звука. Один выдержанный звук — уже целая эмоциональная гамма. Эта характерная особенность исполнения проявляется во многих произведениях независимо от их стиля.

Что касается трактовки сочинений в целом, то здесь обращает на себя внимание смелость и самостоятельность, с которой Исакадзе относится к решению вопросов, связанных с темпом. Например, в Первой сонате Брамса крайние части Исакадзе играет быстрее, чем обычно, и это не только не вызывает сомнений, но и позволяет более ярко подчеркнуть контраст между ними и средней частью сонаты. Но и это, пожалуй, не главное. Удивление вызывает следующая особенность: музыка звучит в быстром темпе, даже, повторяю, быстрее, чем обычно, но при этом не возникает ощущения суетливости или поспешности. Наоборот, вам кажется, что музыкальные мысли неторопливо следуют одна за другой. При общей тенденции исполнителя к некоторому ускорению вряд ли можно отыскать во всем концерте хотя бы один фрагмент, где темп показался бы неоправданно быстрым. Такому владению одной из самых сокровенных тайн музыкального искусства могут позавидовать многие исполнители.

Трудно отдать предпочтение какому-то одному из сочинений, прозвучавших в концерте. С какой простотой и непосредственностью передает Исакадзе прокофьевский юмор в ре-мажорном Концерте! Здесь нет и в помине сарказма или гротеска. В памяти скорее возникают ассоциации, навеянные сказками доброй старой бабушки. Нельзя не вспомнить Adagio из сонаты Брамса — тихое размышление наедине с собой. С другой стороны, в «Испанском танце» де Фальи

на слушателя обрушивается целое море звуков, и кажется, что звучит не скрипка, а симфонический оркестр. И все-таки, на мой взгляд, первой среди равных в исполнении Исакадзе следует признать музыку старинных композиторов. Не говоря о том, что именно в этих сочинениях слушатель имеет возможность полностью насладиться необычной звуковой красотой, здесь поражают глубина и, — несмотря на юный возраст музыканта, не побоимся слова — мудрость. Особенно в «Чаконе» Баха. Смена образов и настроений (даже мимолетных) всегда естественна. В этом отношении обращает внимание характерный штрих в исполнительской манере Исакадзе: в тех местах, где один и тот же звук является завершением музыкальной фразы и в то же время началом новой, скрипачка необычайно тонко подчеркивает эту грань. Какой-то едва уловимый момент — и слушатель уже ощутил начало новой мысли, хотя еще звучит прежний звук. На фортепиано, например, это сделать невозможно. Исакадзе очень искусно владеет особенностями своего инструмента и крепко держит внимание аудитории.

Хочется сказать еще об одном: иногда трудно даже назвать, где именно в игре Исакадзе возникают такие моменты, когда уже не существует ни исполнителя, ни слушателя, а только Музыка. Такая стихийность редко встречается даже у очень талантливых артистов. Правда, пока это только отдельные моменты, но они говорят о многом…

Г. Шнапир

ПИАНИСТЫ

Многообещающее дарование

Концерт Алексея Наседкина, по традиции, заведенной В. Софроницким и С. Рихтером, был посвящен Шуберту (шесть «Музыкальных моментов», фантазия «Скиталец») и Листу (Соната h-moll, первый «Забытый вальс», два трансцендентных этюда).

Наседкин предстал на этом концерте как пианист с серьезными художественными устремлениями. Он прежде всего музыкант, для которого в нотном тексте все понятно и все дорого. Ничто не ускользает от его внимания; музыкальная ткань слышна идеально; каждое музыкальное «событие», каждая музыкальная деталь осмыслены. Фразировку отличают тонкость и широта дыхания. Рояль звучит наполненно как в forte, так и особенно в piano. Техника — незаурядная. Пианист не гонится за темпами: ему важно все услышать. И вообще ничего внешнего в исполнении нет. Все углубленно, просто и целомудренно.

Эти качества проявились в малых формах, в частности в «Музыкальных моментах» Шуберта. Душевная теплота пианиста, его стремление к пению, его любовь к гармонии — все это слилось с самой сущностью музыки. Среди многих удач этого раздела программы хочется отметить мелодичность крайних частей cls-moll'ного «Музыкального момента», где в партии правой руки подкупало выявленное пианистом скрытое голосоведение. Гибкая нюансировка помогла Наседкину преодолеть однообразие ритмической структуры в Des-dur'ной середине этого же «Музыкального момента». Пианисты знают, как опасна такая структура. Она грозит разбить фразу по тактам и этим погубить ее. У Наседкина этого не произошло ни здесь, ни в As-dur’ном «Музыкальном моменте» (№ 2).

Поэтично были исполнены и пьесы Листа, особенно «Вечерние гармонии», где пианисту особенно удалось armonioso начальных страниц и Е-dur’ный эпизод.

Ну а главное, Соната h-moll и «Скиталец»? С ними дело обстоит сложнее. Все хорошее, о чем говорилось раньше, как будто присутствовало и здесь. Но чего-то существенного в исполнении все же не хватало. Ведь простоты в применении к сонате Листа недостаточно; целомудрие помогает трактовке лишь отдельных эпизодов, а любовное отношение к музыкальному тексту заслонило собой, как это ни странно, глубокое проникновение в поэтический подтекст. Можно сказать, что объективное, «классическое» начало искусства Наседкина в применении к Листу помешало ему раскрыть нечто очень для данной музыки существенное. И в сонате и в «Скитальце» лучшими были лирические страницы; все драматическое, бурное, а также гротескное получилось бледным. Вот один пример. В эпизоде, непосредственно следующем за фугато и приводящем к связующей партии репризы (соната Листа), вместо романтической «лавины» слышались четкие нисходящие уменьшенные септаккорды. Как видно, постоянное стремление Наседкина к ясности ткани привело к педализации, никак не соответствующей драматизму момента.

Впрочем, можно указать на истолкование отдельных эпизодов, позволяющее надеяться на то, что в будущем диапазон образов, подвластных Наседкину, бесспорно расширится. Это «зловещий» эпизод в «Скитальце» (подход к Andante); это начало фуги, там же; это последний октавный эпизод в сонате Листа. И, наконец, это отлично сыгранный при повторении «на бис» f-moll'ный этюд. В нем было многое из того, чего не хватало в сонате. Думается, что Наседкину надо сознательно поставить перед собой задачу быть смелее, творчески активнее, не бояться в чем-то преодолеть традицию. Этот путь не усыпан розами. Но ведь известно: к горным вершинам не проложены автострады — восхождение к ним требует смелости и риска.

Шопеновская программа С. Нейгауза

Зал был переполнен. Аншлаг. Это обстоятельство очень обрадовало и, признаться, несколько удивило. Ведь не секрет, что в прошедшем сезоне многие выступления наших отечественных исполнителей проходили в недостаточно наполненных залах...

Концерт 18 сентября подтвердил, что С. Нейгауз — в настоящее время один из лучших интерпретаторов Шопена. У него есть «свой»

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Знакомство состоялось

Г. Шнапир

ПИАНИСТЫ

Многообещающее дарование

Шопеновская программа С. Нейгауза

Содержание