тепианную сонату, Седьмую симфонию... Да простится нам возможный гиперболизм: пройдет много лет, может быть, веков — и восприятие бессмертных творений Прокофьева, рожденных юностью социалистической эры, будет сродни восприятию нашими современниками совершеннейшего искусства эллинов.

Отсюда, от оптимистической настроенности, от оптимистических концепций, берут свое начало и общий пафос энергии многих сочинений Прокофьева, и четкие структуры, в которых чувствуется стремление к определенности высказывания, к интонации утверждения. Это одна из важнейших черт музыки композитора, глубоко связанная с гармоничностью его миросозерцания, постепенно даже вытеснившей, как уже говорилось, поэтику обостренного контраста. В этом плане следует рассматривать и обильные, по-прокофьевски точные и ясные репризы, и «рельефные» кадансы, и метрически подчеркнутое «утрамбовывание» тоничности, и многое другое, что придавало образам характер уверенной, убеждающей «утвердительности». Такая сила убежденности могла появиться только как следствие абсолютной уверенности в правоте своих эстетических идеалов.

Здесь же, в оптимистической концепции, надо искать «эмоциональные корни» и динамичного ритма произведений композитора, ритма, выражающего бушевание могучих сил его вечно молодой, кипучей натуры. Прокофьевское творчество, самый характер и тип его дарования — неиссякаемый источник радости. «...Прокофьев — сильный и мужественный, светлый и радостный художник-исполнитель и композитор. <...> В нем поет стихия света и тепла, в нем претворилась солнечная энергия и звучит неискоренимая тяга к жизни и борьбе за нее. Таков Прокофьев-композитор и таков же Прокофьев-исполнитель. В сущности это — два направления одного источника. И разделять их нелегко»¹.

Вспоминается и взволнованное высказывание Давида Ойстраха касательно скрипичного концерта D-dur: «...самое же главное — это какой-то по особенному светлый, мажорный колорит всей музыки, точно залитый солнцем пейзаж»²; и шутливое высказывание Артура Рубинштейна: «Вы, мой дорогой Прокофьев, могли бы сказать: «Солнце — это я»¹.

И, конечно, не случайно в восприятии многих людей гений Прокофьева ассоциируется с гением Моцарта. «Моцартовские позиции», всегда крепкие в творчестве композитора, несомненно обретали все больший вес и силу, способствуя удивительному просветлению его музы на заключительном «перегоне» ее долгого и тернистого пути.

*

Поэтика обостренного контраста, принцип компенсации сложного простым и открытая оптимистичность — таковы три важнейшие эстетические основы музыкального языка Прокофьева вообще, Прокофьева как фортепианного композитора в частности. Эти основы наложили свой отпечаток на характер образности его музыки — афористичной, утвердительной, — на характер отношения к новаторству и традициям, в том числе национальным, наконец, на характер музыкального языка, а также особенности пианизма.

Наиболее ярким созданиям Прокофьева присущи неизменное воспевание прекрасного, подлинная человечность, влюбленность в человека и в жизнь; подчинение второстепенного главному, абсолютная необходимость всех привлеченных средств выразительности и невозможность что-либо прибавить или убавить; логическая последовательность, мудрый отбор средств при наилучшем способе их организации. В этом, по-существу, и проявляется классичность музыки Прокофьева (в широком, выходящем за рамки исторического стиля, понимании этого термина). Творчеству Прокофьева свойственны не только национальные, социальные и идейно-эстетические признаки русского советского искусства — искусства социалистического реализма, но и интернациональные, общечеловеческие признаки художественного и архитектонического совершенства. А ведь единство национального и интернационального, индивидуально-неповторимого и общечеловеческого, исторически-конкретного и вечного обязательно для подлинной классичности в большом, философском значении этого понятия.

_________

¹ Игорь Глебов. Прокофьев-исполнитель. «Жизнь искусства», Л., 1927, № 7 (1136).

² Д. Ойстрах. О дорогом и незабвенном. Сб. материалов «С. С. Прокофьев», Музгиз. М., 1961 г., стр. 448.

¹ «Что Вы думаете о солнце?» Альбом автографов, собранных С. С. Прокофьевым. ЦГАЛИ, ф. 1929, оп. 1, ед. хр. 1050.

На пороге музыкального театра

М. Нестьева

Все громче заявляет о себе идея синтетичности в искусстве. Театральная режиссура использует средства кинематографии (наплыв, монтаж). Балет объединяется с симфонией. Симфония в свою очередь вовсе не чуждается кино (вспомним, например, Вторую симфонию А. Эшпая¹), а опера — приемов, идущих от драматического театра («Дороги дальние» А. Флярковского). Словом, в музыке различных композиторов, успешно и с равной ответственностью работающих в различных сферах искусства, все чаще возникают сегодня произведения-гибриды».

Подобное сплетение жанровых признаков — одна из отличительных особенностей творчества Микаэла Таривердиева². Как бывает нередко, популярность пришла к нему с эстрады и киноэкрана. Люди подхватили задорную обаятельную «Знакомую песенку», жизнелюбивый, весь в движении мотив «Человек идет за солнцем». Уже здесь обнаружились многие привлекательные черты молодого автора. Острохарактерная, запоминающаяся интонация, отлично развитое ритмическое чувство, умение вложить глубокий подтекст в простой, бесхитростный мотив (лейттема из «Моего младшего брата»).

Постепенно музыка М. Таривердиева стала все чаще звучать по радио и телевидению, на концертных площадках. Выяснилось его пристрастие к вокальным циклам, преимущественно на стихи советских поэтов. Уже многие — В. Маяковский, Л. Мартынов, Е. Винокуров и Б. Ахмадуллина, С. Кирсанов и А. Вознесенский — нашли музыкального интерпретатора в лице Таривердиева. Параллельно с этим он увлеченно сочиняет песни, которые можно назвать «кино-эстрадными». Из группы собственно эстрадных их выделяет, пожалуй, то, что они ближе к «серьезной» вокальной музыке Таривердиева. Они оригинальны по форме (автор избегает куплетности), интонационно прихотливы, своеобразны и довольно сложны ритмически.

Камерные вокальные сочинения молодого композитора в свою очередь испытывают «братское» влияние кино и театра. Вот именно в этой связи мне и хотелось бы повести разговор о двух циклах М. Таривердиева — на стихи Маяковского и Мартынова.

Прежде всего, в этой музыке почти всегда можно обнаружить, условно говоря, зрительный ряд.

«Тучкины штучки» (Маяковский) — забавный рассказ о приключениях тучек, плывших по небу, за которыми... погналось солнце. Стремительный темп, скачущая фактура, острая акцентировка, скороговорка, граничащая с буффонадой, — и достаточно, чтобы представить себе и озорные тучки, похожие то на людей, то на верблюдика, и их покровителя — солнце-жирафа. Так представить, что кажется: увидел крохотный мультфильм, остроумный и немножко эксцентричный.

Романс на стихи Мартынова «Вечерело». Сумерки. Солнце садится. Призрачные ноны на фоне мягкого глубокого баса сообщают тонкую акварельную окраску всему пейзажу. После этого и задумчивый инструментального типа мотив воспроизводится певцом словно в забытьи. Вот перед вами и город, готовящийся ко сну.

Или послушайте «Кое-что о Петербурге» (Маяковский). Глубокое умиротворение. Тишина. Закройте глаза. И перед вами медленно всплывает картина: еле-еле сползающие с крыши чистые, прозрачные слезы-капли — легко покачи-

_________

¹ За это и стремительное развитие действия — захватывающий темпом динамический поток первой части и финала, быстрая смена образовкадров в последней части, дуэт арфы и гитары во второй — находка, вероятно тоже пришедшая из кино.

² Таривердиеву 32 года. Учился в Тбилисском музыкальном училище у Ш. Мшвелидзе, а в 1959 году окончил Институт им. Гнесиных по классу А. Хачатуряна. В числе его сочинений одноактный балет «На берегу», концерты для голоса и тромбона, ряд вокальных циклов: на стихи А. Исаакяна, «Акварели» (на тексты японских поэтов), «Сонеты Шекспира» и другие, а также музыка к кинофильмам и театральным спектаклям.

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

*

На пороге музыкального театра

М. Нестьева

Содержание