Выпуск № 12 (301) | 1963 - страница 33

умеет, когда нужно, сократить свой размах и смягчить краски. Резкий мазок и глубокие тени, дерзновенные контрасты и яркие взлеты сочетаются у него с акварельно тонкими оттенками, с почти неуловимыми колебаниями настроений. Достигнута наибольшая выразительность при наименьшей затрате средств.

Столь же примечательно — но в несколько ином плане — исполнение Концерта ля мажор. Если первый концерт поражает нас органической завершенностью, можно сказать, почти классической ясностью и стройностью интерпретации, то второй впечатляет прежде всего романтической устремленностью, мощным взлетом, порывом, натиском. Смена различных картин-настроений проведена здесь с редкой выпуклостью. Великолепно воссозданы, например, мечтательно-лирические созерцательные образы вступления, полные скрытой силы траурно-суровые аккорды грозного марша (ре минор), нежность лирических эпизодов, героическая поступь Allegro deciso и Marziale (словно картины ожесточенных битв), наконец, ослепительный торжествующий финал. Резким сгущением, контрастами красок достигается усиление впечатления. И в то же время — никакой развязности. Построение фраз и динамических нарастаний очень просто, благородно. Даже в местах патетически приподнятых все естественно дышит, живет, движется. Точность не превращается в мелочную ограниченность. Целое запечатлено с такой же силой, как и любая отдельная деталь.

В записи концертов Листа есть что-то особенное, не поддающееся до конца анализу. Она как будто овеяна мудростью. Она верна духу оригинала, но не чрезмерно. Она передает листовский текст точно, но не воспроизводит его рабски. Звучность, в которой она развертывается, блеск и свежесть красок, атмосфера высокой творческой мысли, которой она насыщена, — все это создается одновременно интеллектом и фантазией. Не будет преувеличением сказать, что запись показывает нам Рихтера во весь рост и дает понятие о той степени совершенства, какой он способен достичь.

Исполнение Третьего концерта Бетховена также отмечено тонкими артистическими достоинствами. Сказывается умение ничего не пропустить и вместе с тем отбросить все ненужное; никакой несдержанности, ничего лишнего. Ясные идеи, ясные формы, безупречная четкость линий... Быть может, первая часть концерта звучит несколько приглушенно, выравненно, но зато здесь в немногом сказано многое. Во второй и особенно в третьей частях звучность становится ярче и контрастнее; создается впечатление, будто свет и тени вступили в более живое соприкосновение друг с другом.

Запись Первого концерта Чайковского — великолепный образец нового прочтения этого сверхпопулярного произведения. Уже во вступлении к первой части ясно чувствуется отход от штампов... Оно звучит медленно, сдержанно, необыкновенно величественно, мощно, ослепительно ярко — словно гимн всемогущей природе жизни. От поверхностно-быстрой трактовки его не осталось и следа. Краткую каденцию (на уменьшенных арпеджированных аккордах) Рихтер исполняет как бы на одном дыхании: никаких отступлений от ритма, никакой нерешительности, расслабленности. Еще более заметен отход от сложившихся штампов в главной партии. Вместо разухабистого, остро-скерцозного исполнения ее (столь часто, к сожалению, встречающегося в концертной практике), сдержанный, строгий подход. Октавы в теме звучат скорее жалобно, чем шутливо, и, главное, играются в характере имитирующих тему флейт и кларнетов. Вторая тема (росо meno mosso) с ее несколько патетическими синкопами и лирической взволнованностью — нежный, безмятежно-светлый, ля бемоль-мажорный эпизод — интерпретируется на редкость благородно, просто, с оттенком легкой печали. Тем ярче, с большей силой звучит оркестровое «тутти», проводимое Караяном с невероятно точным расчетом звуковых градаций и предельно сгущенным эмоциональным нагнетанием. И столь же ярко, с повышенной экспрессией звучит вступающее

вслед за оркестром фортепиано; одна динамическая волна сменяет другую, ни в чем нет нарочитости, напыщенности, ясный широкий замысел получает безупречное воплощение. В репризе первой части привлекает внимание большая каденция, в которой лирическая созерцательность перемежается с гневными вспышками. Сдержанная (отнюдь не торопливая!) кода достойно завершает часть с ее поистине грандиозным масштабом и внутренней концентрацией эмоций. Трудности формы — а их в первой части немало — преодолены здесь полностью, и вся часть предстает перед нами как величественная стройная симфония.

Спокойно и мягко развертывается главная тема второй части, легкая, прозрачная середина (в игре Рихтера здесь есть нечто волшебное, воздушное, полетное) оттеняет целомудренно скромную мелодию. Исполнение тонкое, живое, изящное, полное вкрадчивого очарования.

В финале особенно поражает непрерывная текучесть музыки при рельефном выделении разнообразных эпизодов. Танцевальная первая тема с ясной динамической нюансировкой — сначала mezzo forte, затем forte, широкий напев (ре бемоль мажор), наконец, грандиозная кульминация в си бемоль-мажорном торжественном эпизоде — все это мастерски воссоздано вплоть до мельчайших деталей. Характерно стремление избежать какого бы то ни было ускорения в конце эпизода си бемоль мажор, который весь исполняется в необычайно широком, величественном темпе; огненно-стремительная кода наступает сразу, без предварительного подхода.

По внутренней эмоциональной насыщенности, ни в чем не переходящей во внешнюю аффектацию, по совершенству формы следует еще выделить запись до-мажорной Фантазии Шуберта. Рихтер здесь прост, серьезен и в то же время удивительно ярок и величав. Чего стоит, например, первая часть с ее широкими линиями. Рихтер играет без кропотливости, без излишних подробностей, но сколько великолепных находок и деталей найдем мы в его записи! Снова безошибочное чувство меры, времени, умение быть точным без разглагольствований. Как тонко интерпретируется вторая часть с ее сумрачно-меланхолическими настроениями: здесь все органично, все дышит; поэзия просвечивает сквозь сдержанность и лаконичность выразительных средств. А третья часть, в которой каждая деталь трактована и выполнена сообразно своему значению, своей собственной природе и ценности! Пианист не относится ко всему одинаково, не увязает в подробностях. В одной детали чувствуется тщательность отделки, другая — едва намечена. Во всем непринужденность артиста, уверенного в себе и располагающего богатейшими возможностями. Превосходен также финал, где Рихтер как бы уплотняет формы, подчеркивая их мощь. Твердые, непреклонные контуры, определенные краски, строгие грани сочетаются с безудержным напором и неиссякаемой энергией, быстрота действия, смелая виртуозность — с точностью цели.

Велика сила исполнительского дара Рихтера, ясность его артистического взора — они все покоряют, одушевляют, освещают ярким светом. Они делают музыкальное наследие живым для миллионов людей.

В одной из бесед Рихтер как-то заметил: «Надо верить в произведение, верить в то, что исполняешь. Как только эта вера исчезает, произведение сразу же тускнеет, а то и вовсе проваливается при исполнении». Точные слова, выражающие истину, о которой часто забывают исполнители. Если не веришь в то, что делаешь, то как же поверят в это другие?

Для Рихтера характерна постоянная тяга к новому, неизведанному, это пианист современности. Причем с помощью нового он не только обогащает, пополняет свой репертуар, но и переосмысливает старое. «Мы, — говорит он, — слишком привыкли к тому, что на основе старого познаем новое. А следовало бы еще добавить — исходя из нового, познаем старое».

В оценке нового Рихтер весьма осторожен. Вот его слова: «Я не могу судить, как другие,

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Содержание