Выпуск № 10 (299) | 1963 - страница 69

зитора не осталось ни капли прежнего благодушия. Он гневно осуждает политический авантюризм правителей Франции, с острым сарказмом разоблачает механизм и движущие силы артистической жизни столицы Франции. Еще больше чем прежде его письма становятся похожими на сатирические памфлеты.

Бизе неоднократно уклоняется от сочинений официально-торжественных кантат в честь Наполеона III, перестает появляться в свете и уповать на покровительство высоких меценатствующих особ. Композитора привлекают тайно проникающие во Францию политические брошюры эмигранта Гюго. Он читает и другие запрещенные издания.

К трагическому в истории Франции 1870-му году, когда враги перешли ее границу, а внутренняя реакция ополчилась против всех прогрессивных общественных сил страны, Бизе пришел как оппозиционер-республиканец, ярый антиклерикал, человек политически и философски мыслящий, решительный и трезвый в своих суждениях. Он многое предвидел; еще в 1866 году говорил о будущем с саркастической усмешкой. «Дорогой друг, — писал он Галаберу, — в середине XIX пека, когда так называемое цивилизованное общество терпит и даже одобряет глупые и бесполезные чудовищности, отвратительные убийства, которые совершаются на наших глазах и в которых наша прекрасная Фрррранция, конечно, скоро примет участие, честные и интеллигентные люди должны объединиться, договориться, любить, просвещать друг друга и сожалеть о том, что из каждой тысячи 999 — идиоты, плуты, банкиры, несносные болтуны, отягощающие нашу несчастную землю!» (стр. 168).

Помимо остроты мысли, мы находим в письмах Бизе и прекрасные образцы динамической, энергичной речи, цепкую языковую «хватку». Целая пропасть отделяет все это от его писем из Италии. Жизнь этого человека продвигалась «в прекрасном темпе», пожалуй, даже слишком интенсивно и торопливо. Очень молодым он был уже опытен и мудр, серьезен, ответствен, строг. Его стиль в письмах — это стиль экономный, точный, чуждый «излияниям» созерцателя и очень близкий тому, что импонирует нам именно сегодня.

Чего стоит, например, письмо к Галаберу (октябрь 1866 г.), где Бизе с каким-то отчаянным озорством рисует в своем воображении причудливую картину, соотносящую такие понятия, как исторический прогресс, религия, истина, искусство!

«Я прекрасно понял все, что вы мне говорите касательно религии, — пишет Бизе. — Присоединяюсь к вашему мнению, однако не следует быть несправедливым. Мы все сходимся в одном принципе, который можно, мне кажется, сформулировать так: религия для сильного — способ угнетения слабого; религия — покров, скрывающий честолюбие, несправедливость, порок. Прогресс, о котором вы говорите, прогресс этот движется медленно, но верно, понемногу он уничтожает все суеверия. Истина освобождается, наука делается всеобщей, религия обречена на гибель; она скоро рухнет, может быть, через несколько веков, но это все равно что завтра. Тогда все будет хорошо» (стр. 176).

Бизе оставил в своих письмах множество противоречивых, опрометчивых, пристрастных мыслей и суждений. Исследователи сходятся на том, что ему не было дано понимание истории. Сам Бизе нередко иронизировал над собой, утопающим в омуте фактов и не имеющим сил в них разобраться, «…мы не проживем достаточно долго, чтобы узнать, во что обходятся Наполеоны!» (стр. 270–271) — горько шутил он, но все же иногда с убежденностью утверждал, что ему «суждено быть правым па несколько лет раньше, чем полагается» (стр. 314).

Бизе проклинал войну с бисмарковской Пруссией, ненавидел версальцев, Тьера, католиков, монархистов. Он демонстрировал свой «антипатриотизм» (то есть антишовинизм), не записался добровольцем в армию, остался в осажденном Париже. Однако он явно не сумел оценить историческую роль Парижской коммуны, боровшейся и погибшей на его глазах. Коммуну он понял как стихийное восстание доведенных до отчаяния голодных людей. Он не знал их политической программы и воспринял их мужество как безумие, как неисполнимую и обреченную на гибель социальную утопию. Бизе смертельно ненавидел монархический уклад и, как это ни парадоксально, именно поэтому считал революцию опасной! Он страшился того, что месть революционному народу со стороны «законного правительства» и церкви будет ужасающа, прольются реки крови и настанет самая черная из всех реакций.

В своем предвидении он не лишен был проницательности, но ему, как и большинству даже самых передовых художников Франции, не хватало объективности предвидения и исторической перспективы в оценке событий.

Нередко он оказывался запутанным ложной информацией и ход политической интриги не отличал от «голоса народа» и «хода истории». Однако истина, справедливость, точность были всегда его целью. Он оставался рыцарем чести в век дельцов, компромиссов, корыстолюбия. Он, не принявший коммуну, пишет родственникам же-

ны, что грабежи и убийства, учиняемые будто бы коммунарами, — это ложь, клевета версальцев.

Позволим себе привести несколько фрагментов из писем того времени. Вот письмо к Гиро, которое, к сожалению, и сейчас еще публикуется в виде короткого отрывка. Это минутная попытка улыбнуться среди напряженной и полной грозными событиями жизни: «Прошлой ночью мне снилось, что все мы в Неаполе, в восхитительной вилле... и живем при чисто артистическом правлении. Сенат состоит из Бетховена, Микеланджело, Шекспира, Джорджоне и им подобных. Национальная гвардия заменена огромным оркестром под командой Литольфа. Права голоса лишены предатели, мошенники, интриганы и невежды. То есть это было наименее ограниченное избирательное право, какое только можно себе представить. Женевьева проявляла несколько чрезмерное расположение к Гёте, но даже несмотря на это пробуждение было очень горьким...» (стр. 287–288). Но вот и страшная действительность, о которой думает Бизе под грохот пушек, обстреливающих Париж: «Должен признаться, что мне совсем не до смеха и будущее кажется мне во Франции невозможным. Когда восстание будет подавлено, — этого уже недолго ждать, несмотря на слабоумие некоторых генералов, — тогда начнут сводить все счеты. Клерикалы потребуют великой мести, а жестокость этих господ известна! <...> Музыке во всем этом нечего будет делать. Придется покинуть родину. Куда я поеду: в Италию, в Англию или в Америку?.. Перед всеми нами встанет грубый и прозаический вопрос хлеба насущного. Те материальные блага, которые останутся у нашей бедной Франции, будут, как всегда, разделены между интриганами и ничтожествами. Одним словом, я совсем пал духом и ни на что здесь больше не надеюсь» (стр. 286–287).

Бесспорно, Бизе был художником и ни в коей мере политическим борцом. Войну, революцию, крупные перемены жизненного «статуса» он воспринимал как новые препятствия на его и без того трудном пути. Развал общественного «порядка», нарушение «регулярности» жизни, материальные затруднения — все это прерывало его труд. А он был всецело погружен в процесс творчества. В этом — вся его жизнь. Сказывалась и специфика его деятельности: музыкальный театр, бывший полем его творчества, деградировал при отсутствии «стабильной» общественной атмосферы. Бизе — человек рискованно запальчивый в том, что для него главное, то есть в оценке произведений искусства, в анализе политических событий, в осознании человеческих взаимоотношений и личных качеств некоторых известных ему людей. Остальное имеет для него лишь второстепенное значение.

Интересен такой пример крайней страстности Бизе. Он мало говорит в письмах о своем отношении к музыке Берлиоза. Однако перед премьерой «Троянцев» в Лирическом театре, как показывает обмен краткими записками с дирижером В. Шери, Бизе готов был драться на дуэли, послал уже секундантов к Шери, который позволил себе оскорбительные грубости, касающиеся оперы Берлиоза. В комментариях к письмам Бизе (стр. 385) сообщается, что аналогичные инциденты у Бизе уже возникали из-за оскорбления его вкусов и убеждений в отношении произведений искусства (с одним из зрителей на премьере «Беатриче и Бенедикта» Берлиоза, с либреттистом Э. Паччини на представлении «Царицы Савской» Гуно). Можно считать наивным такой способ утверждать свое мнение, тем более, что Бизе не гнушался иной раз «спорить с дураками», но его страстность, самозабвенная преданность искусству достойны всяческого уважения.

Некоторые общие этические и эстетические принципы Бизе отразились в его очерке «Беседа о музыке», который был задуман как введение в большой обзор музыкального творчества современников. Обзор не состоялся. Редакция «Revue Nationale» отказалась считаться с принципиальными требованиями Бизе-критика, который уже не возобновлял своих попыток публичного выступления ввиду неизбежной «скандальности» всякого столкновения с редакторами и издателями. Однако небольшая статья Бизе, напечатанная 3 августа 1867 года в «Национальном и иностранном обозрении» («Revue Nationale et Etrangère») под псевдонимом Gaston de Betzi, вместе с некоторыми письмами дает достаточно полное представление о его идейно-эстетических позициях. Воспроизведение здесь некоторых фрагментов этой статьи хотелось бы предварить удачно дополняющим ее отрывком из письма 27-летнего Бизе к Галаберу в связи с одной из оркестровых пьес последнего: «Пьеса недурна, — пишет Бизе, — хорошей формы. <...> Только основная тема несколько тускла. Постарайтесь взволноваться, добиться патетичности, избегайте сухости, не пренебрегайте так чувственностью, вы, суровый философ. Вспомните Моцарта и неустанно его просматривайте. Обзаведитесь Дон Жуаном, Свадьбой Фигаро, Флейтой, Так поступают все. Посмотрите также Вебера. Да здравствует солнце и любовь... Не смейтесь и не проклинайте меня. В этом есть своя философия, которую можно сделать очень возвышенной. У искусства особые требования. Одним словом, дайте себе волю — и все будет хорошо. Благодарю за удовольствие,

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Содержание