Выпуск № 10 (299) | 1963 - страница 27

щается в «адскую скачку». Октав ы остались, Шопен улетучился... А разве не приходится встречать исполнение фуг Баха с весьма отчетливым голосоведением, но механически отработанное, без глубины мысли и ощущения пластической формы! Высшее совершенство редко достигается в студенческие годы. Зрелость, а не молодость царит на вершинах искусства. Но стремление, поиски настоящей художественности исполнения мы должны стимулировать у молодежи еще в консерваторских стенах. И вот возникает вопрос: всегда ли, во всяком ли исполнительском классе ведется серьезный, содержательный, страстно-заинтересованный и вполне компетентный «разговор о музыке»? Не становится ли у нас подчас «быстрее и чище» всеобъемлющим эталоном, стирающим музыкальные образы и живые индивидуальности учеников? Ведь мы почти всегда показываем, кан; сыграть, спеть, продирижировать ту или другую фразу. Реже мы вступаем в область эстетики и рассказываем, как именно и почему это произведение прекрасно. Еще более редко мы доказываем, что красота музыкальной формы неразрывна с красотою мысли, с идейно-образным содержанием музыки.

Всякое большое искусство высоконравственно и обладает достоинством истины. Я не склонен думать, чтобы с помощью одной лишь музыки можно было искоренить пороки, присущие отдельным молодым людям: эгоизм, леность, стяжательство, снобистское презрение к физическому труду и тому подобное. Но в сочетании с той мощной системой общественного воспитания, какой располагает высшая школа в советском государстве, музыка весьма многого может достигнуть, если только мы, педагоги-воспитатели, сумеем и захотим реализовать ее потенцию. Революционный пафос, благородный гуманизм, любовь к Отчизне, величие народа, мудрость интеллекта, красота природы, поэзия любви — все запечатлено в музыке и, воспринимаемое в ее звучащих образах, способно очистить, облагородить, порою потрясти душу, особенно молодую.

Конечно, такие классы, как, например. Г. Нейгауза, — это целые маленькие академии музыки. Артистичны и великолепно научно разработанные теоретические курсы В. Цуккермана или Л. Мазеля. И все же исполнительские классы и учебные дисциплины историко-теоретического цикла еще не представляют в вузах достаточно целеустремленного и гармоничного ансамбля. Я весьма высоко оцениваю деятельность наших кафедр, но не случайно в обзоре «Советского музыканта» проскальзывает тревога по поводу «схематически фактологического изложения материала» в некоторых курсах истории музыки. Думается, мы и в самом деле не всегда свободны от этого недостатка. Разумеется, фактология — очень важная составная часть всякого исторического курса, она требует обширных знаний, точности, четкой композиции, умения живо и ярко нарисовать историческую картину. Но у истории музыки есть другая сторона, особенно необходимая для идейного, эстетического, нравственного воспитания студенчества. Это сфера обобщений: раскрытие закономерностей исторического процесса, тех причин, которые вызывают к жизни музыкальные явления; тех воздействий, какие оказывают они на дальнейшее развитие искусства. Тогда история жанров, стилей, художественных школ предстает в новом свете — в связи с историей идей, историей классовой борьбы, великих народно-освободительных движений. Тогда возникают огромные проблемы музыки и материалистического понимания истории; музыки и других искусств; музыки и этики, философии, религии; музыки и политики, государства. Это линия наших курсов, охватывающая обширный круг явлений и далеко раздвигающая кругозор студента. Произведения кульминационного значения, мощные и прекрасные для своего стиля, жанра, эпохи, выступают перед нами как воплощения эстетических идеалов, нравственно-философских концепций и миросозерцаний. Тогда мы анализируем, чтобы ответить на вопрос: куда ведет эта музыка, какие взгляды на жизнь, общество, природу выражены в ней; в каких образах, какими средствами? И в самом центре этих больших проблем встают величавые фигуры мастеров — творцов, тружеников, мечтателей, поэтов, ученых, революционеров...

Но дело не только в этом. За последние годы положение исторических курсов изменилось в корне. Профессиональный уровень студента значительно повысился, запросы его возросли. Он слушает теперь — в концертах, по радио, в механической записи — несравненно больше музыки. Написаны и изданы хорошие учебники истории, гармонии, анализа форм, по типу более или менее приближающиеся к стабильным. У нас и за рубежом опубликована огромная теоретическая и историческая литература. Все это создает новую ситуацию и предъявляет нам новые требования. Читать лекции по старинке — значит дублировать учебники. Но если нам нужны типовые учебники (хотя в типизации и наблюдаются некоторые отрицательные черты), то нам никак не нужны типовые лекции. А таких

много, очень много. Дело не в том, что они читаются по конспекту; занятие может быть очень хорошим или очень плохим и с конспектом, и без него. Опасность в чрезмерной схематизации и стандартизации курсов. Программа — их бесспорная теоретическая и методическая основа. Но следует разумно и целесообразно применять ее, а не выравнивать любую дисциплину механически по одному ранжиру. Лекционный курс, исторический или теоретический, будет полноценно творческим лишь тогда, когда он широко отразит научные интересы, искания и достижения педагога, сохраняя лишь главные идеи и общие контуры учебной программы.

Наилучшая, пожалуй, система организации — параллельные курсы со свободным посещением классов, когда студент может прослушать один и тот же цикл или даже лекции на отдельные темы в различных интерпретациях и вариантах: скажем, Мясковского у одного педагога, а Шостаковича или Прокофьева у другого. Конечно, это вызовет своеобразное педагогическое соревнование, но, право же, оно будет куда более плодотворным и действенным, чем обычный «конкурс на замещение должностей». К тому же это открыло бы новый путь к высвобождению резервов учебного времени, а они еще есть. Самое же главное: такой метод побудил бы молодого музыканта к большей самостоятельности мышления.

Мы по инерции до сих пор водим студента на помочах. А между тем созданы все предпосылки для того, чтобы он, более свободно и инициативно располагая временем, вооружившись учебником и партитурой, магнитофоном и долгоиграющей пластинкой, мог вполне самостоятельно изучить достаточно широкий круг разнообразных тем по программам наших музыковедческих курсов и подготовить их к экзаменам.

Кстати, еще о времени: у нас частенько, дабы соблюсти сетку учебного расписания, устраивают трехчасовые лекции. Каюсь, что не верю в них и в их эффективность. Буде студенты идеальны, а лектор семи пядей во лбу, все же третий час редко когда становится у него завершающей кульминацией. Чаще это неоправданно затянутый спад, который лишь затормаживает и холодит аудиторию. И потому я всегда готов пожертвовать им без сожаления...

В статье «По страницам газеты «Советский музыкант» едва ли не на каждой странице встречаешь слово «скука». Да, мне тоже приходится бывать на комсомольских собраниях, где самые животрепещущие вопросы докладываются и обсуждаются удивительно бледно и скучно. Но не мы ли сами задаем порою этот скучный и серый тон в общении с нашим студенчеством? Ведь молодежь по природе своей романтична, она особенно любит красивое, яркое, остроумное. Идем ли мы, педагоги, навстречу этим влечениям, умело направляя их в то русло идейного коммунистического воспитания, какое определено Программой нашей партии и постановлением Июньского пленума ЦК? Увы, далеко не всегда.

Я знаю парадоксальные случаи, когда в музыкальном вузе студенты с живым интересом слушали политическую экономию и пренебрежительно относились к некоторым лекциям по эстетике! Так бывает, когда дисциплина, казалось бы, далекая от музыки, ведется интересно, а дисциплина, близкая к ней, читается скучно.

Когда-то в молодости мне пришлось слушать лекции известного советского офтальмолога С. Очаповского. Каждая лекция, обобщавшая огромный теоретический материал и клинический опыт, звучала подлинной научной поэмой о глазах человеческих. Профессор не запасался «планом-конспектом», он был скуп на цитаты и как бы запросто беседовал со студентами, которые слушали, как зачарованные. Помню, после лекции о радужной оболочке глаза одна студентка вдруг негромко сказала в наступившей тишине: «Какая красота!» И долго все молчали. Я не знаю, выводились ли тогда «проценты посещаемости», существовали ли «журналы учета», думаю только, что в них решительно не было необходимости. Я хотел бы также напомнить читателю о некоторых учебниках физики и химии, астрономии и физиологии, написанных живо, интересно, даже артистично по-своему, невзирая на «сухость материи».

Возникает вопрос: почему же мы, рассуждая о художественно прекрасном, бываем так страшно далеки от художественности? Как случается, что во время лекции о величайших творениях искусства молодые люди, впервые вступающие в храм этого искусства, решившие посвятить ему труд и жизнь, рассматривают не имеющие отношения к теме книжки и журналы, ведут посторонние разговоры, забавляются несложными играми? Будем искренни: большая доля вины на нас, педагогах. Скажут: но позвольте, темперамент, красноречие, литературный дар — вещи врожденные. Во-первых, нет, или во всяком случае далеко не только врожденные. Многое вырабатывается, приобретается, совершенствуется трудом, правда, долгим и тяжелым. И что такое дар? Ясность мысли, стройность архитектоники, изящество аргументации — это тоже красота, если только мы условимся понимать ее не в «галанте-

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Содержание