Выпуск № 4 (293) | 1963 - страница 17

близко и ценно в искусстве, продвигает его и отстаивает. А толмач — тот разъясняет, толкует содержание художественных произведений и в нашем случае — язык музыки переводит на язык словесных понятий, сравнений, метафор. В личности передового критика, чутко откликающегося на запросы современности, активно вторгающегося в жизнь, «толкач» и «толмач» объединяются в нерасторжимой слитности.

Может ли такой критик равнодушно относиться к своей профессии? Конечно, нет: он влюблен в нее. Но любовь требовательна и пристрастна. Сколь бы ни был широк наш идейно-художественный кругозор, сколь бы мы ни уважали разные творческие стили и композиторские индивидуальности, некоторые из них окажутся нам более близкими, другие менее: каждый критик вправе обладать своими эстетическими склонностями и симпатиями. Плохо, если он не сумеет дать верную, объективную оценку разным явлениям, но едва ли не хуже, когда он их оценит равно бесстрастно, без любви и вдохновения. А личная заинтересованность вызовет и страстность. Надо ли ее искоренять, мешает ли она плодотворному развитию советского искусства?

Наше уважение, даже более того, преклонение перед классиками, безмерно; общеизвестны и великолепные достижения мастеров советской музыки. Разве эти истины поколеблются из-за того, что один музыкант признается, что любит Мусоргского больше, чем Рахманинова, а другой отдает Чайковскому предпочтение перед Римским-Корсаковым? Или если какому-либо молодому композитору окажется Шостакович ближе, нежели Прокофьев, а другому наоборот? Думается, свои творческие симпатии не должен скрывать и критик.

В годы, когда в искусстве социалистического реализма так ярко расцвели разные творческие индивидуальности, хотелось бы, чтобы отчетливее обозначились и индивидуальные черты облика того или иного критика. Без привнесения своего, личного тона, он этого не добьется и ограничится лишь тем, что будет повторять общие суждения.

Однако, говоря о творческом отношении к тому, что любишь, утверждаешь, отстаиваешь, я менее всего склонен призывать к субъективизму оценок. Вред от такой вкусовщины велик: она порождает сектантство, групповую ограниченность, раскалывает единый фронт творческой интеллигенции. Ибо никому из нас не дано право вещать непосредственно от имени народа, выдавая свое «я» за всеобщее «мы». Такое «мычание» возникает, когда критик отвергает то, что ему не нравится, прикрывая свое личное отношение сакраментальной формулой: «народу это чуждо», «народ это не примет». Само собой разумеется, что приведенная формулировка бесспорна, когда речь идет о произведениях идейно чуждых, враждебных социалистической идеологии (каковы, например, абстракционистские картины или новейшие ухищрения буржуазного «авангардизма»). Но честно признаемся: под таким предлогом некогда отвергались и те сочинения, которыми все сейчас по праву гордятся...

Главное — в понимании тех больших идейно-воспитательных задач, которые ныне в условиях непримиримой борьбы двух идеологий еще более остро выдвинуты перед деятелями советской культуры. Критик, стоящий на уровне этих задач, не может ограничиваться только информацией о происходящем. Верная идейная направленность, требовательный художественный вкус, отличное аналитическое чутье помогут ему разглядеть то, что только устанавливается, и отмести все, что мешает продвижению вперед. Короче говоря, он не регистратор явлений, а провидец.

Верный барометр в его деятельности — жизнь во всех ее богатейших проявлениях. Быть ближе к ней. Жить тем, чем живет народ. Воспринимать произведения искусства с позиций его эстетики и идеологии. И, если это восприятие обогатится яркостью индивидуальности критика, тогда не будет у нас ни безличного «мычания», ни высокомерного «ячества».

Благотворные сдвиги есть. Так, появляется большее разнообразие критических манер, что заметно и на публикуемых в журнале «Советская музыка» публицистических статьях, творческих портретах, аналитических этюдах. (Правда, не в обиду молодым авторам будь сказано, увлекаясь занимательностью изложения, они порой впадают в дурную беллетристику.) Но все же сделано еще недостаточно. И как-то вскользь оброненное горькое замечание Д. Шостаковича о том, что у нас есть музыкальная критика, но нет музыкальных критиков, остается — увы! — справедливым и по сей день.

* * *

Отчасти в этом повинны не только сами критики. Индивидуальность критика может проявиться лишь в процессе повседневной литературной деятельности. Однако возможность ее пока крайне ограничена. Как же так, могут возразить, ведь у нас есть журналы, редакции которых буквально молят авторов (в том числе и молодых), чтобы они больше и чаще писали? Но известно: емкость наших музыкальных журналов имеет пре-

дел, а для формирования критика необходима систематическая работа, в том числе и в «малокалиберном» жанре рецензии. Газеты же наши (на скольких совещаниях сетовали по этому поводу!) скупо предоставляют свои полосы музыкантам. Если же и предоставляют, то преимущественно именитым, да к тому же чаще не профессиональным критикам, а композиторам и артистам (хотя ни для кого не секрет, что нередко подобные статьи лишь подписаны крупными композиторскими или исполнительскими именами). А ведь не только Стасов, Серов или Каратыгин, но и Асафьев и Соллертинский полнее всего обнаруживали свой критический дар в повседневной газетной работе. (Вечером концерт или спектакль — ночью пишется рецензия — на следующий день она публикуется.)

Пора говорить об этом во весь голос и добиться решающего перелома. И не только в газетах, но и в «толстых» литературных журналах, которые также почему-то не пускают на свой порог музыкантов.

Зато в последние годы широко развилась у нас популяризаторская деятельность — лекторская и литературная. Именно здесь активно проявила себя творческая энергия молодежи. Это отрадный факт: вновь и еще смелее, шире зазвучал лозунг первых революционных лет: «Музыка — массам».

Следует ли подробнее говорить о том, насколько важна эта работа, когда первоочередными стали вопросы эстетического воспитания народа, в посильном разрешении которых обязана участвовать вся армия советских музыковедов? Достижения есть: лекции и брошюры стали содержательнее, разнообразнее по тематике и освещаемым проблемам.

Но на пути «просветителя» возникают и соблазны. От них хочется предостеречь. Не всегда можно требовать от лектора или автора брошюры самостоятельной исследовательской разработки темы, к которой он обращается. Но популяризатору так легко стать транскриптором чужих мыслей. Что же будет в этой транскрипции своего: только форма изложения? Маловато...

Здесь также требуется поиск, однако не столько научный, сколько методический: как подать тему, как лучше, доходчивее, убедительнее развить мысли. Но может быть и больше: как активнее выявить свое отношение к теме, которую затрагиваешь, высказать свой взгляд на художественные явления. Ведь способности музыковеда обнаруживаются не только в блеске словесной (ораторской или литературной) формы. Его талант — в умении сквозь толщу явлений проникнуть в их суть, а в музыке услышать то главное, что, быть может, ускользает от внимания многих; талант — и красоте, смелом повороте мысли, во вдохновенном полете фантазии. Потребность в таких лекциях, брошюрах, книгах сейчас очень велика.

* * *

Обычно эпитет «талантливый» избегают применять к научным трудам. Яркость или недостаточность таланта (мы ведь музыканты по призванию и потому также не должны быть лишены артистизма!) накладывает отпечаток на все, что делаем. Однако не секрет, что встречаются и серые работы, добросовестно выполненные, но написанные без творческого огонька. Подобный труд способен заинтересовать лишь узкий круг специалистов, да и то в основном тех, которым важна не концепция исследователя, а изложенные им факты.

Однако не следует впадать и в другую крайность. Наряду с работами широкого профиля возможны и подчас необходимы книги специальные, узко профессиональные. Этот разговор я не стал бы поднимать, если бы у нас имелся научный журнал по вопросам музыки. Существовало некогда очень непериодическое издание «Ежегодников», но и оно заглохло. Нет даже реферативного вестника. Где же музыковедам обмениваться своими размышлениями, находками? Только ли на правах «устного музыкознания»: на совещаниях и дискуссиях? Конечно, и это нужно, но все же явно недостаточно.

Возьмем другой пример. Уже давно установилась — и полностью оправдала себя — традиция коллективного обсуждения работ, подготавливаемых к печати, на кафедрах консерваторий или в исследовательских институтах. Но вот книга вышла из печати, и... ею уже более никто не интересуется — ни данный коллектив, ни тем более другие научные организации. «Подписано — и с плеч долой».

Вместе с там наши издания обычно не залеживаются в магазинах, чему, кстати, не устают удивляться зарубежные гости. Следовательно, книги находят своего читателя. Но их общественный резонанс неизвестен. В лучшем случае появится рецензия в «Советской музыке». Но и такие единичные отклики крайне редки. Большинство же книг остается неотрецензированными. Как тут не позавидовать братьям по профессии — литературоведам: к их услугам и специальный научный орган («Вопросы литературы»), и многие толстые и тонкие литературно-художественные журналы с обширными критическими отделами, и различные ведомственные (академические) издания.

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Содержание