чиняя в одной манере (подчас упрощенной) в области так называемых прикладных жанров и совсем в других «приемах выражения» в произведениях, создаваемых по личной потребности, воплощающих авторское credo.

Однако в целом наша смена, безусловно, здоровая по своим идейно-творческим устремлениям. Она отдает себе отчет в глубине и ответственности задач, стоящих перед нею. Многие молодые композиторы ведут постоянную просветительную работу в самодеятельности, занимаются профессиональной педагогической практикой, активно проявляют себя в общественном плане.

Все это хорошо. Но плохо то, что молодежь рассредоточена по различным творческим секциям. Опыт же создания специальной секции, предпринятый у нас в союзе примерно года два тому назад, себя не оправдал. Это оказалось формой искусственной изоляции молодежи. Надо искать другие формы ее сплочения. Необходимо систематически обсуждать работу молодых на общесоюзных творческих собраниях, организовывать их публичные отчеты о своей деятельности. Целесообразно было бы открыть общегородской клуб творческой молодежи, в котором встречались бы композиторы, писатели, драматурги, поэты, художники, скульпторы, режиссеры, балетмейстеры.

Такие меры нужны потому, что, помимо общих задач, стоящих перед всеми деятелями советского искусства любых поколении, у молодежи есть свои специфические задачи, прежде всего выбор пути, становление индивидуальности. И наши творческие союзы должны всемерно помочь ей в решении этих трудных и неотложных задач.

* * *

М. Друскин

О нашей профессии

В принципе каждый человек должен любить свою профессию. Иначе он не получит необходимого удовлетворения от того, что делает, не раскроет лучших сторон своей индивидуальности, не будет совершенствоваться как личность. Но далеко не каждому суждено вовремя обнаружить свое призвание. Бывает, что избранная профессия оказывается случайной. Роковая ошибка может вызвать жизненную драму, исковеркать судьбу человека. Однако присущее нам стремление хорошо делать свое дело помогает с годами приобрести опыт и нужные знания. И человек смиряется: «Привычка свыше нам дана, замена счастию она».

Можно ли по призванию стать музыковедом? Так, как юноша (а иногда даже ребенок) раз и навсегда устанавливает для себя: я буду физиком или математиком, композитором или скрипачом, — тогда рано осознанное призвание становится профессией, любимым делом, которому посвящается вся жизнь.

Бывает ли так с музыковедами? Работаем ли мы (лучше или хуже, это другой вопрос) по призванию или по профессии?

Думается мне, призвание наше шире: мы прежде всего музыканты. Как музыканты мы осознаем себя еще в юные годы, когда даже не помышляем о научно-критической деятельности. Многие из нас начинали как композиторы или исполнители, но затем теория, мысль о музыке стала отвлекать от художественной практики, и мы с увлечением тогда отдавались другой, научной профессии. Это естественный процесс. Нынешний консерваторский метод обучения на музыковедческом отделении, имеющий бесспорные достижения и преимущества перед старой системой, однако, кое в чем нарушил такой «естественный отбор». Путь к профессии стал легче, но смысл призвания затемнился.

Какое широкое и обязывающее понятие — музыкант! Это тот, кто любит музыку, знает ее, кто умеет активно слушать музыкальное произведение, понимает, как и для чего оно сотворено. Тот, для кого музыка — второй, вслед за родным, и вместе с тем столь же родной язык, посредством которого выражается необозримый и бесконечно прекрасный мир образов и чувств, тот, кто без музыки не может существовать, как без хлеба насущного, и для которого она звучит подобно кантовскому категорическому императиву.

Но в нашем отношении к музыке есть и свой профессиональный оттенок. Композитор или исполнитель создает (или воссоздает) ее, музыковед осмысливает. Мы не только занимаемся музыкой, но и размышляем о ней. Изучаем. Сравниваем. Сопоставляем. Накопленные наблюдения обобщаем. И наше отношение к музыке выражаем словесно, в литературной форме. Поэтому необходимо, чтобы эстетическое чувство мы сочетали со

строго научной дисциплиной мысли. Музыковед должен обладать и широтой идейного кругозора, и литературным даром, и склонностью к научному мышлению. Среди композиторов также встречались (и по сей день встречаются) подобные люди. Например, Шуман или Берлиоз, Танеев или Чайковский, Шапорин или Кабалевский. Однако в связи с развитием гуманитарных наук все более специфичной делалась работа музыковеда. Ныне, кроме музыки, ему надо хорошо знать еще очень многое. И знать не по принуждению (как это, к сожалению, встречается у студентов консерватории) и не от случая к случаю. Ибо в области музыки, ее теории, истории и эстетики накоплено огромное богатство научных знаний, обнародованных на многих европейских языках. Лучшие из мыслей о музыке музыковед обязан усвоить, так же как и прекрасные образцы мировой литературы и искусства.

* * *

Особый интерес, естественно, вызывают труды советского музыкознания. В своей бурной эволюции оно не всегда избирало прямой, безошибочный путь исканий. Однако сделано уже немало, особенно за последние 15–20 лет. Об этих достижениях мы еще говорим порой недостаточно уважительно. А в то же время пора обобщить накопленный опыт, дабы еще увереннее, сомкнутым строем продвигаться вперед.

Но одно несомненно: наше музыковедение представляет собой четко оформившуюся ветвь общего ствола — советской общественно-гуманитарной науки. В этом — коренное отличие от буржуазного музыкознания.

Ленинская теория отражения открыла необъятные горизонты перед искусствоведами. Быть может, мы не всегда достаточно умело и гибко применяем ее на практике, но эта прочная база объединяет исследовательские усилия советских ученых, служит верным компасом в их изысканиях, помогает охватывать большие и разнообразные жизненные явления, мыслить широкими концепциями. Подобная концепционность мышления, как мне кажется, черта очень характерная для советского музыкознания. Не изолированно взятые факты, а социально-историческая обусловленность и взаимосвязанность художественных явлений — вот что более всего интересует нас. (По контрасту вспоминается беседа с одним видным музыковедом буржуазного Запада: «Я человек факта», — сказал он про себя¹.)

Отсюда и пытливость, широта интересов. История и современность в нашем понимании нерасторжимы¹: прошлое оценивается с позиций сегодняшнего дня, а в современной культуре прослеживается развитие традиций великого наследия предшествующих веков. Поэтому мы одновременно занимаемся многим и разным. Можно ли представить себе в наших условиях ученого, который творил бы, замкнувшись в своем кабинете, в окружении лишь нот и книг, десятилетиями ограничиваясь изучением только явлений давнего прошлого? Конечно, нет! Окружающая действительность властно исторгнет его из кабинетной тиши и бросит в пучину остро современных, все заново вскипающих проблем.

Это беспокойная жизнь. Но именно творческое беспокойство, о котором С. М. Киров сказал как о «секрете побед, одерживаемых большевиками», приносит радость. Таков наш стиль работы. И он, конечно, глубоко отличен от стиля (я уже не говорю о существе — о содержании) работы многих буржуазных музыковедов.

Есть и еще одно отличие. Во многих зарубежных странах до сих пор существует кастовая рознь между ученым-«академистом» и критиком, занимающимся повседневной рецензентской работой: первые презирают вторых, те же, в свою очередь, обходят науку. У нас этого нет и быть не может. Строй советской общественной жизни смыл такое размежевание: собственно «ученая», исследовательская деятельность неотделима от творчески критической, практической, равно как и немыслим у нас критик, уклоняющийся от решения сложных музыковедческих вопросов. А помимо того, сколько еще других, многообразных форм проявления своих способностей предлагает советскому музыковеду кипучая жизнь: он и лектор, и педагог, и активный участник творческих собраний, научных совещаний и т. д.

Все это, казалось бы, бесспорно. Тем не менее важно еще раз подчеркнуть: советский музыковед прежде всего общественно-музыкальный деятель.

Уточним разные стороны его деятельности.

Кто такой художественный критик? По меткому слову В. Стасова, это «толкач» и «толмач» искусства. Толкач — тот, кто, не боясь царапин и ушибов, ратует и борется за то, что ему

__________

¹Конечно, и среди крупных ученых Запада есть музыковеды, выдвигающие свои концепции исторического процесса, но это преимущественно идеалистические концепции. К тому же и в отборе фактов, и в том, что в них акцентируется, сказывается определенная точка зрения исследователя.

¹ Об этом хорошо писала В. Конен в своей умной статье «История, освещенная современностью» («Советская музыка», 1962, № 11).

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

М. Друскин

О нашей профессии

Содержание