Выпуск № 9 (286) | 1962 - страница 53

Оркестр манил нас, как магнит, и мы часто попадались на глаза Черепнину. Однажды он не выдержал и спросил, почему мы вечно торчим на репетициях оркестра. Выслушав наше чистосердечное признание, он позволил нам обоим официально посещать репетиции, а спустя некоторое время принял в число своих учеников.

В то время оркестровые занятия в консерватории были достаточно интенсивными: по средам и субботам — трехчасовые репетиции младшего оркестра, а по понедельникам и четвергам — старшего. На всех репетициях всегда присутствовал Черепнин, и мы начинали свой путь под его руководством. В течение трех лет мне удалось проработать много сочинений, а некоторыми я даже дирижировал на ученических вечерах.

Большой радостью было совместное учение с С. Прокофьевым, исключительно своеобразным и интересным исполнителем. Под его управлением я тогда слышал Седьмую симфонию Бетховена. Огромное и незабываемое впечатление он произвел на меня своим исполнением Третьей сонаты Шумана для фортепиано. В то время он писал Классическую симфонию, начав ее сочинение с гавота, исполненного на репетиции младшего оркестра. Всю свою жизнь буду гордиться тем, что мне удалось под его управлением сыграть на ученическом вечере «Концертштюк» Вебера. (Тогда мне прочили карьеру пианиста, и я часто выступал на вечерах консерватории).

Занятия в дирижерском классе были строго увязаны с практическими работами, такими, как аккомпанемент в классах духовых и струнных инструментов, а также и пения. Мы посещали хоровой класс. Вспоминаю, что в 1912 году, во время подготовки к 50-летию консерватории, я должен был аккомпанировать на спевках и самостоятельно готовить хор ангелов из «Орлеанской девы» Чайковского. Если на теоретическую подготовку по дирижерскому классу полагалось 4 часа в неделю, то практических занятий было не менее двадцати! Поскольку я еще учился по фортепиано и теории композиции, то мне, естественно, времени не хватало.

В течение двух лет я посещал занятия класса оперного ансамбля и оперного класса. В первом С. Габель проходил с певцами оперные отрывки, а во втором О. Палечек обучал их умению держаться на сцене. В младших группах проходили отрывки и сцены из опер, а в старших подготавливали оперные спектакли консерватории. За 4 года обучения мне удалось пройти оперы «Фауст», «Севильский цирюльник», «Черевички», «Царская невеста», «Русалка» и «Евгений Онегин».

Последние два года моего пребывания в консерватории совпали с первой империалистической войной и февральской революцией. Занятия велись уже не так систематично, как прежде. Трудно было уже собирать ученический оркестр и для «Евгения Онегина» — моей дипломной работы. Поэтому Глазунов распорядился пригласить оркестрТеатра музыкальной драмы. Среди года Черепнин уехал на Кавказ. Номинальное шефство надо мной взял Глазунов. Через три месяца по окончании консерватории, с 1 октября 1917 года я начал свою профессиональную дирижерскую деятельность в Театре музыкальной драмы.

Вспоминая занятия у Черепнина, хочется сказать о той приподнятой атмосфере, которая царила в классе. Нас было не более пяти учеников. Присутствие Прокофьева придавало особую остроту суждениям и восприятию современности. Нельзя сказать, что Черепнин был выдающимся дирижером, но он был безусловно выдающимся музыкантом. Он первый поддержал Прокофьева как композитора, он первый старался разбудить в нас умение самостоятельно разбираться в музыке. В классе Черепнина можно было услышать музыку и суждения о новых французских композиторах: Дебюсси, Равеле, Дюка. Можно было изучать партитуры симфонических произведений Рихарда Штрауса, которого в консерватории не жаловали. Превосходно зная оркестр, Черепнин требовал, чтобы и мы умели инструментовать. В результате каждый из нас слышал свои работы в исполнении младшего оркестра. В своей системе Черепнин шел новой, самостоятельной дорогой и нередко наталкивался на неизведанное. Он был прогрессивным музыкантом, и очень жалко, что, не поняв великого смысла Октябрьской революции, покинул Родину.

Не могу не вспомнить и гениального русского оперного артиста И. Ершова, который в консерватории руководил оперным классом после смерти Палечека. С его приходом резко изменились принципы обучения сценической игре. Ершов впервые начал со всеми нами работать над образом и требовал реалистического истолкования роли. Он добивался того, чтобы мы, дирижеры, знали все мизансцены и понимали, что должен делать актер. Как часто мы слышали от него фразу: «Не висите с палкой над душой артиста!»

Сам замечательный актер, Ершов вкладывал весь свой бурный темперамент в занятия с нами. Наряду с Ф. Шаляпиным он безусловно много сделал для реформы русской оперной сцены. Принципы, привитые мне Ершовым, легли в основу моей театральной работы и впоследствии оказали огромную помощь в истолковании многих произведений симфонической литературы.

Фото

И. Ершов на занятиях в оперном классе

Одновременно с дирижированием я продолжал и систематические занятия по фортепиано на высшем курсе в классе Ф. Блуменфельда. До этого мы много слышали о нем как о превосходном музыканте, первом исполнителе «Китежа», «Тристана и Изольды», Третьей симфонии Скрябина, но то, что происходило на его уроках, превзошло все мои ожидания. Прежде всего он приучал к самостоятельности и старался всеми средствами выявить творческое лицо ученика. Это требовало от нас глубокого изучения предмета и прочувствованного отношения к исполняемому. Нельзя было ограничиваться рамками задаваемого, а следовало самостоятельно находить пути к лучшему разрешению художественных задач. Блуменфельд учил нас слушать и контролировать себя, следить за результатами выполнения своих намерений. Это чувство постоянного контроля впоследствии сыграло большую роль в моей дирижерской работе. В качестве технических упражнений на фортепиано Блуменфельд советовал играть переложения этюдов Шопена, сделанные с блестящим мастерством Л. Годовским. Для других пьес мы должны были сами выдумывать различные упражнения, которые способствовали бы развитию техники. Кроме того, Блуменфельд требовал, чтобы мы умели транспонировать, добивались полной свободы в овладении исполняемым произведением. Обаятельный человек и глубокий музыкант, он умел двумя, тремя словами исчерпывающе вскрыть суть вопроса и навести ученика на правильный путь. В то время он увлекался Метнером, и мы все играли его произведения. Показывая Сонату фа диез минор Шумана, Блуменфельд необычайно загорался. Он очень любил Скрябина. В те годы музыка Скрябина владела думами молодежи. Я хорошо помню глубокое впечатление, которое произвели на меня Третья симфония и Поэма экстаза; после этого концерта я не заметил, что сел в трамвай № 3 вместо № 13 и уехал к Путиловскому заводу; домой пришлось возвращаться пешком, ночью. Самым любимым учеником Блуменфельда был его племянник Г. Нейгауз, наш выдающийся пианист и педагог. Упоминая о нем, Блуменфельд всегда озарялся улыбкой. Кто знает Нейгауза, тому это вполне понятно. Уроки у Блуменфельда требовали много времени, сил, и мне пришлось выбирать

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Фото

И. Ершов на занятиях в оперном классе

Содержание