Постановщики (режиссер — М. Минский, художник — М. Улановcкий, дирижер — И. Айзикович) сумели выразительно показать острый гротеск, гиперболические преувеличения образов этого сочинения.

Оформление спектакля, костюмы, грим, внешность персонажей приближаются к известным иллюстрациям к роману Гашека Йозефа Лады, рисунки которого, по общему мнению, талантливо передают дух произведения.

В сценическом решении спектакля чувствуется целеустремленная и интересная режиссерская мысль. Однако кое-где замысел режиссера противоречит музыкальной драматургии. Например, в картине «Судебная экспертиза» три врача «психиатра» бессмысленно суетятся на сцене, всем своим видом стараясь подчеркнуть нелепость ситуации. В музыке же звучит «ученая» фуга, в которой очень «серьезно» спорят три голоса; было бы правильнее и остроумнее, как нам кажется, чтобы актеры играли эту сцену с педантическим глубокомыслием.

Восьмая картина у композитора происходит на площади, перед игорным домом «Куклик». В ней использована подлинная народная песня-танец «Баворак» с чудесной мелодией и лирическим текстом. По замыслу автора, ее должны петь простолюдины. Этим создается контраст последующему эпизоду, в котором пьяный фельдкурат проигрывает в карты Швейка. В спектакле же песня поется в самом игорном доме и сопровождается «разоблачительным» танцем. Это противоречит характеру музыки и лишает действие контраста.

Перед каждой картиной на занавесе возникают сатирические рисунки-заголовки, как бы графические эпиграфы. Прием этот соответствует стилю спектакля. Но постановщики, очевидно, не заметили, что музыкальные антракты к восьмой и девятой картинам характеризуют самого Швейка. Поэтому сатирические «эпиграфы» здесь неуместны. Вероятно, их следовало бы поместить после музыкальных антрактов как непосредственное введение в действие.

Театр вправе работать с композитором над улучшением композиции произведения, но вряд ли в этой работе допустимы произвольные изменения авторского замысла. Трудно признать целесообразной купюру в финале оперы — изъятие картины возвращения Швейка на родину, имеющей большое идейно-смысловое значение. «Прощальные выходы» всех персонажей вместо этой картины выглядят здесь легковесно, как внешний прием.

Дирижеру И. Айзиковичу во многом удалось добиться характерного, выпуклого звучания оркестра. Тем не менее хочется высказать пожелание: острые гармонические созвучия, большие сценические ансамбли, весь склад музыкального изложения оперы требует особой филигранности в отделке деталей, буффонной легкости и скерцоэности в быстрых темпах, броской четкой дикции вокалистов. Над всем этим надо еще поработать.

При всех недочетах нельзя не оценить по достоинству главного: мы явились свидетелями радостного события в жизни оперного театра — рождения нового, очень актуального и перспективного жанра, оперы-памфлета. Новый путь всегда труден, но зато и увлекателен. Он принес немалые творческие удачи авторам, исполнителям. Создан веселый, острый, сатирический спектакль.

К ИЗУЧЕНИЮ НАСЛЕДИЯ С. С. ПРОКОФЬЕВА

В Алма-Ате...

М. МЕНДЕЛЬСОН

Летом 1942 г. во время пребывания С. Прокофьева в Алма-Ате дирекция оперного театра обратилась к нему с предложением написать балет. Сергей Сергеевич не хотел браться за новую работу, не завершив «Золушку». (К тому времени было написано почти полностью два акта.) Он выразил желание написать оперу, в которой собирался использовать казахский музыкальный фольклор, знакомый ему давно по сборникам А. Затаевича. Помнится, в переговорах этих принимал участие критик Д. Л. Тальников.

Мы начали изучать казахские сказки, легенды, песни, пословицы. Постепенно на этой основе возник сюжет о смелом находчивом брадобрее, о жестоком хане, о верной любви и крепкой дружбе. В сентябре было записано содержание трех картин будущей оперы.

В конце 1942 — начале 1943 гг. в связи с показом новых сочинений Прокофьева музыкальной общественности мы приехали в Москву. Отвечая на вопросы о творческих планах, Сергей Сергеевич в числе произведений, над которыми предполагал работать в ближайшее время, назвал и лирико-комическую оперу «А у шаха есть рога» (другое название «Хан Бузай»).

Вернувшись в Алма-Ату, он инструментовал «Войну и мир», внес кое-какие изменения в «Обручение в монастыре» в связи с намерением Большого театра поставить эти оперы, писал кантату «Баллада о мальчике, оставшемся неизвестным». Одновременно Прокофьев отдавал много времени и новому замыслу: просматривал сборники Затаевича, познакомился с оркестром казахских народных инструментов, операми Брусиловского, побывал в Казахском драматическом театре.

Прочитав «Очерки истории казахской литературы» Мухтара Ауэзова и Леонида Соболева («Литература и искусство Казахстана», Алма-Ата, 1939, № 8–9), он сделал оттуда выписки, касавшиеся казахского фольклора, названий и описания народных песен, их характера (свадебные песни, лирические бытовые, песни заговоров и заклинаний, шуточные увеселительные и др.).

2-го апреля 1943 г. Прокофьев писал Н. Я. Мясковскому и его сестре, Валентине Яковлевне:

«Я сейчас подбираю казахский материал для одной довольно большой вещи. Как там много интересного, целое нетронутое море!»

В апреле Президиум ССП Казахстана пригласил Сергея Сергеевича принять участие в вечере, посвященном годовщине со дня смерти Владимира Маяковского.

«Бесспорно, что Ваше творчество, — говорилось в приглашении, — в большой степени созвучно и наиболее близко творчеству поэта. Мы поэтому просим Вас при-

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

К ИЗУЧЕНИЮ НАСЛЕДИЯ С. С. ПРОКОФЬЕВА

В Алма-Ате...

М. МЕНДЕЛЬСОН

Содержание