Выпуск № 8 (285) | 1962 - страница 19

ляет его существо, что так противоречит его внешнему облику и оправдывает самые нелепые поступки. Именно эта романтика идеального приводит к непримиримому конфликту героя, посвятившего себя служению правде, с окружающей средой, наполняет его образ высоким гуманизмом, трагедийным пафосом, столь далеким и от шутовской пародии на героизм (к ней с конца прошлого века все больше склонялись западные художники), и от банальной мелодрамы типа оперы Массне, которая недаром утратила большую долю популярности с уходом из жизни гениального Шаляпина. Именно такую реалистическую трактовку романа Сервантеса защищала русская прогрессивная публицистика в лице И. Тургенева, В. Белинского, А. Герцена¹, а за ними — А. Луначарского², М. Кольцова, И. Эренбурга и других. Многие произведения советского искусства, воплотившие оригинальнейший образ Дон Кихота (например, фильм Е. Шварца и Г. Козинцева или иллюстрации Кукрыниксов), откровенно и талантливо «декларируют» приверженность этой гуманистической традиции. Живым продолжением ее являются и симфонические гравюры Кара Караева.

*

«Дон Кихот» Караева — пьеса о всепоглощающей идее долга, об одержимости верой в победу добра. Вера эта ведет по жизненному пути Человека с большой буквы, пусть он стар и немощен, пусть порой даже смешон в своей решимости в одиночку сразиться со всем злом мира. Прекрасный идеал видится благородному рыцарю, и, хотя все тяжелее сносить удары судьбы, все острее конфликт мечты с реальностью, он озаряет его странствия, пока их не обрывает трагический конец. Вот в сущности обобщенная программа симфонических гравюр. Она лишена сюжетно-иллюстративных подробностей, какие, например, составляют основу программы «Дон Кихота» Р. Штрауса и какие дали автору «Фантастических вариаций на тему рыцарского характера» возможность использовать едва ли не для всех комментариев к вариациям текст романа Сервантеса, в ряде случае даже с соответственным указанием тома и главы! Нет в музыке Караева ни изображения боя с ветряными мельницами, ни «победоносного сражения против полчищ великого короля Алифанфарона», а точнее, против стада баранов, ни «философских бесед» неисправимого идеалиста с трезвым практиком Санчо, ни дерзновенной скачки по воздуху на конец света, где Штраус включил в партитуру «ветряную машину». Караев вовсе не склонен «пересказывать» злосчастные «подвиги» героя. Образы симфонических гравюр при всей жанровой конкретности (не следует забывать, что, представляя совершенно самостоятельную концепцию, они заимствуют часть материала из музыки к фильму, неотделимую от зрительного восприятия, да и сам композитор озаглавил каждую часть цикла) не столько зарисовки событий, сколько субъективные впечатления «самого нравственного существа в мире» (Тургенев).

Первая гравюра, «Странствия», — своего рода «заставка», экспозиция ведущих образов цикла. Соло трех труб Con sordino доносит тему отдаленного «рыцарского призыва», сразу же определяющую торжественный, подчеркнуто аскетический и немного настороженный тон вступления. Все благородно, чисто, но чуть-чуть беспокойно. Это беспокойство ощущается и в разорванности мелодических фраз, и в бликах «вспыхивающих» и сразу же «гаснущих» квинтовых зовов валторны и труб, и в хроматизмах гобоя и английского рожка — предвестниках темы «злой жизни» (она «включается» в драматургию с третьей гравюры), в колкой прозрачности челесты, ладотональной противоречивости. Но вот тональность обретена, а с нею и основная тема цикла — тема «странствия». Спокойно и просто, неторопливо и собранно она выпевается кларнетом, бесхитрост-

_________

¹ Сравним с приведенными выше словами Р. Штрауса глубокую характеристику Белинского: «Дон Кихот, прежде всего, прекраснейший и благороднейший человек, истинный рыцарь без страха и упрека, несмотря на то, что он смешон с головы до ног, внутри и снаружи, — он не только не глуп, но, напротив, очень умен. Этого мало, он истинный мудрец».

² По мысли Луначарского, «во всем сумасбродстве его исторически оказывается растерянность лучших представителей рыцарских начал феодальной эпохи перед глубоким мещанским прозаизмом серого буржуазного утра и неуклюжесть и бесприютность высокой фантазии среди тех же прозаических сумерек мещанской обыденности».

ная и романтическая, словно народный напев.

Пример 1

И опять едва ощутим оттенок тревоги и легкой иронии — в суетливом росчерке каденции, в наивной серьезности остинатного «ритма пути». Отзвучав напоследок в глуховатом регистре кларнета, тема исчезает, и в холодноватой пустоте одиноко чеканится pizzicato «ритма пути»...

Через пестрый калейдоскоп образов реальной жизни ведет слушателя тема «странствия». Еще дважды, в третьей и пятой гравюрах (как и первая, они обе названы «Странствиями»), она служит основой музыкального развития. Но чем светлее и эмоционально насыщеннее соседние со «Странствиями» гравюры, тем трагичнее одиночество героя. Стремясь не столько к преобразованию лейттемы, сколько к углублению внутренней конфликтности образа, Караев лаконичными, но безошибочными штрихами темброво-гармонического развития добивается сгущения трагизма, одновременно повышая и лирический «накал». В пятой гравюре трагедия личности, запечатленная в развитии темы «странствия» и темы «злой жизни» (теперь немного напоминающей скорбную секвенцию Dies irae), достигает уже такой силы, которая буквально требует особого лирического высказывания. Так возникает по-баховски выразительный «монолог» — эпизод Moderato.

Пример 2

Но и гравюры, контрастно чередующиеся со «Странствиями», отнюдь не лишены элемента личного, субъективного: ведь это мир, с которым Дон Кихот слит неразрывно.

«В романе Сервантеса один герой в трех образах, — такова точка зрения Г. Козинцева, режиссера фильма, для которого писал музыку Караев, — Дон Кихот, Санчо и Дульцинея. В этом мне представляются три черты испанского народа (и всякого народа), три прекрасные черты: народ возвышенный, мечтательный, практический. И какая-то общая мечта воплощена в этих трех образах»¹.

Вторая гравюра, «Санчо-губернатор», — это «веселый марш» на двух темах (Giocoso marcia) с его шумной, грубоватой праздничностью — дань памяти бескорыстного и неизменного спутника Дон Кихота. Добродушная ирония находится здесь на грани глубоких психологических обобщений, и в звонко-нарядных оркестровых tutti не теряются ни будоражащая острота развернутых в мелодию септаккордов, ни фанфары «рыцарского призыва».

_________

¹ Н. К. Черкасов. Четвертый Дон Кихот. Л., 1958, стр. 33.

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

*

Пример 1

Пример 2

Содержание