Выпуск № 11 (276) | 1961 - страница 71

жающие на фестиваль. И неподалеку — резиденция Казальса.

Узенькая улица ведет в гору. Нет необходимости справляться, где живет вдохновитель фестиваля. С самого раннего утра перед его домом толпится множество музыкантов и любителей музыки. Много молодежи, много виолончелистов из Парижа и других городов Франции, из-за границы. Они стремятся услышать, как занимается, как репетирует Казальс. А работает он много: из одиннадцати фестивальных концертов на этот раз девять прошли с его участием.

Проникаем в дом не без труда. Раньше доступ к Казальсу был открыт для всех, но не иссякающий с утра до вечера поток посетителей вынудил принять «меры предосторожности». Родные Казальса «распределяют» гостей по разным комнатам. Наиболее близкие допускаются непосредственно к нему. Другие слушают репетиции в соседних помещениях, в передней, у открытых (и закрытых!) окон и т. д.

Когда мы с Менухиным пришли, Казальс играл с Мечиславом Хоршовским финал ми-минорной сонаты Брамса, — и сразу же глубоко взволновало красивое, поэтичное звучание. Хоршовский — американский пианист польского происхождения, давнишний партнер Казальса; уже в десятый раз участвует он в Прадском фестивале.

Наконец, трогательная, теплая встреча с Казальсом, первые взаимные приветствия. Сразу же высказываю сожаление, что не посчастливилось услыхать всей брамсовской сонаты. «Сыграем специально для вас еще раз», — говорит он. В комнате присутствует королева Бельгии Елизавета — давний друг советских музыкантов. Почитательница Казальса, она не пропускает ни одной его репетиции, ни одного концерта. Общее настроение — взволнованное, я сказал бы даже благоговейное...

Впечатление от этого первого музыкального контакта с Казальсом было огромным и не только оставалось неизменным, но все усиливалось и возрастало при каждой последующей нашей встрече, совместной репетиции, концертном выступлении. Глубочайшая человечность, эмоциональность искусства Казальса буквально потрясают. Какая-то необыкновенная сосредоточенность, мужественность, страсть и одновременно изумительный контроль над собой и партнерами. Активное начало преобладает в его музицировании — нигде и никогда не упускает он инициативу... Певучесть и выразительность, углубленность трактовок усугубляется внутренней напряженностью, душевным горением, не утрачиваемыми ни на мгновение. Это сказывается во всей исполнительской манере, в каждом движении, взгляде, обладающем поистине гипнотической властностью. Никогда не забуду его прищуренные глаза, словно излучающие могучую силу и страстную энергию...

Полная свобода в отношении фразировки, построения формы, интерпретации. Но свободное rubato всецело подчинено логике авторского замысла, конструкция произведения нигде не нарушается. Задушевно искренни контрасты настроений, раздумчивых, лирических и полных решимости, героики. Таков Казальс в общении, в

беседах с людьми, так же непосредственно откликается на все жизненные явления: мягкий и ласковый по природе, он со всей силой ненависти обрушивается на врагов прогрессивного человечества, непримирим к угнетателям своей родины.

Мастерство Казальса грандиозно. Кажется, что все еще длится пора первоцветения творческой жизни великого музыканта. Он полностью сохранил все свои ценнейшие исполнительские качества. Мне думается, это едва ли не первый случай во всей истории нашего искусства. Интонационная точность игры, удивительная легкость передвижения на грифе, чистота, отточенность любых штрихов — все это настоящее чудо. Никогда не приходилось мне наблюдать что-либо подобное.

Вспоминаю, как разыгрывался Казальс перед началом одного из наших концертов. Он стал играть виолончельную партию из Тройного концерта Бетховена. Я тотчас «ответил» ему. Так мы исполнили почти всю первую часть концерта, некоторые эпизоды второй и уже подходили к коде третьей части, где есть виолончельный эпизод огромной трудности. В этот момент нас пригласили на эстраду. Казальс встал и, уперев шпиц инструмента в пол, с феерической легкостью сыграл труднейшую фразу.

Я выступил в двух фестивальных программах. В сонатном ансамбле моим партнером был американский пианист Юлиус Катчин, превосходным музыкант и ансамблист. С ним мы исполнили в двух концертах четыре сонаты — си-бемоль-мажорную Моцарта, Седьмую и Девятую Бетховена, Первую Брамса. Каждая из этих программ включала и трио с участием Казальса: си-бемоль-мажорное Шуберта (соч. 99) и ми-бемоль-мажорное Бетховена (соч. 70, № 2). Кроме того, в самый день приезда — по предложению Менухина — мы сделали Казальсу «сюрприз», сыграв экспромтом Двойной концерт Баха (в этой же программе Менухин чудесно исполнил «Времена года» Вивальди в сопровождении Люцернского камерного оркестра). Характерная особенность: здесь не аплодируют. При выходе артистов слушатели в полной тишине встают, по окончании исполнения также встают. Но бывают исключения. Мне довелось быть свидетелем стихийно возникавших оваций по окончании обоих трио — Шуберта и Бетховена. Правда, Казальс был недоволен этим.

До того, как я стал готовиться к Прадскому фестивалю, я никогда не играл и ни в чьем исполнении не слышал бетховенское трио (соч. 70 № 2). Ведь так случается: подумать только, сколько раз была перед моими глазами тетрадь со скрипичными партиями всех трио Бетховена, а Шестого трио я так и не знал. Оно звучит редко, и я горячо признателен Казальсу за предложение сыграть это чудеснейшее произведение. Я раздобыл его запись (пианист Евгений Истомин, скрипач Александр Шнейдер и Казальс) и, прослушивая пластинку, изучая партитуру, влюбился в музыку, в ее возвышенную красоту.

Занимались мы в Молитж-ле-Бэн усердно, за пять дней сделали десять репетиций, в день концерта репетировали как обычно, дважды. Казальс на репетициях немногословен, идеи его предельно ясны и выпуклы, к тому же я хорошо знал многие его записи и нам вполне хватило времени, чтобы тщательно проработать оба произведения. Несмотря на его ярко импровизационную манеру (он почти всегда видоизменяет штрихи, лиги — к этому надо применяться), играть с Казальсом легко, ибо все замыслы необыкновенно логичны и следуют великим внутренним законам интерпретации. Очень конкретны и рельефны все нюансы. Воля, инициатива в ведении ансамбля — все идет от Казальса-дирижера, и этому подчиняешься охотно. Запомнились детали общения на репетиции. Катчин, тонкий, пытливый музыкант, в одном случае предложил изменить нюанс, сыграть последнее проведение темы piano. «Играйте, как хотите, — заметил Казальс, — но это должно быть прежде всего поэтично». И, после того как мы впервые сыграли на репетиции бетховенское трио: «Слишком коротко! Хотелось бы еще раз сыграть эту прекрасную музыку...».

С грустью расставался я с Казальсом. Прощаясь, пригласил его от имени Организационного комитета Второго международного конкурса имени Чайковского принять участие в жюри — как известно, на этот раз, наряду с пианистами и скрипачами, соревнуются и виолончелисты. Казальс сердечно благодарил за приглашение.

...Когда наша машина отъезжала, с башенки отеля донесся перезвон колоколов карийона. В чистом горном воздухе зазвучала мелодия любимой каталонской песни Казальса — «Пение птиц»...

В декабре нынешнего года Пабло Казальсу исполнится 85 лет. Я счастлив, что мне довелось, наконец, встретиться с этим величайшим музыкантом. Он связывает наше поколение с ушедшей плеядой — гениальным Изаи, Энеску и другими. Один из самых передовых художников, он всем своим обликом олицетворяет лучшее в исполнительском искусстве. Вот почему мы с таким интересом и волнением изучаем его творческие высказывания, размышления о нравственном, общественном долге артиста. Прекрасная, благородная жизнь Казальса — вдохновляющий пример.

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Содержание