ное — в традициях «Турандот» — решение. Впрочем, многие из тех условностей, которые вводились Вахтанговым как новшества в театральный спектакль, оказались столь уместными на концертной эстраде, что было бы попросту грешно ими не воспользоваться. Взять, к примеру, костюмы исполнителей. Они были обычны для концерта: фраки, длинные платья. Вместе с тем каждый получил какую-нибудь характерную внешнюю деталь: Король — златую цепь и корону, Принц — теплый халат поверх брюк и белого жилета, Маг Челий — чалму, Фата Моргана — черную накидку и клюку, дьявол Фарфарелло — темный плащ, Кухарка — белый передник и разливательную ложку... О близости сказки Прокофьева к современности, о вахтанговских традициях постановок Гоцци напоминают и окружающие артистов вещи — гуттаперчевое красное кресло на прямых, широко расставленных тоненьких ножках, пестрая, в пятнах и бликах, занавеска слева, из-за которой появляются действующие лица, наконец, белое полиэтиленовое ведро с зеленой ручкой — из него поят водой умирающую от жажды Нинетту… Все это изящное, легкое и веселое оформление, придуманное режиссером совместно с художником А. Авербахом, заслуживает самого искреннего одобрения.

Опера Прокофьева — трудный «орешек» для певцов. Сложнейшие в интонационном отношении вокальные партии далеко не всегда исполняются солистами Всесоюзного радио чисто и точно. Но, отступая от обычая указывать каждому на совершенные им ошибки (вероятно, здесь уместно вспомнить о том, что вокальный стиль Прокофьева не сразу, не за несколько месяцев «дается в руки»!), похвалим лучше участников спектакля «Любовь к трем апельсинам» на концертной эстраде за то, что поют и играют они с истинным увлечением...¹ Вот опытный певец и хороший актер Г. Абрамов, создающий образ злой и жадной до всяких украшений Кухарки... Вот Н. Полякова — Фата Моргана, хитрая и любопытная старушонка, добродушный Маг Челий — Г. Троицкий, нежная и чуточку плаксивая принцесса Нинетта — Т. Калистратова. Как нельзя лучше внешние данные В. Махова — человека большого и упитанного, с широким добродушным лицом и близорукими глазами, скрытыми за толстыми стеклами очков — подходят для исполнения роли мнительного Принца.

Кое-кому из артистов «не повезло» — постановщик, видимо, не нашел для них характерного внешнего «зерна» роли (детали костюма, жеста), и Н. Поставничевой — Смеральдине, Л. Рашковец — Клариче и Б. Добрину — Леандру только и остается, что петь. Это они делают, отдадим им справедливость, очень хорошо, но впечатление чисто сценическое, естественно, ослабевает.

Темпераментно ведет оркестр — отличный симфонический коллектив — дирижер Дж. Далгат. Хор, разделенный на группы — «трагиков», «комиков», «лириков», «чудаков» и «пустоголовых», как и солисты, встретился с немалыми интонационными трудностями и мужественно преодолевает их. Будем надеяться, однако, что они не считают борьбу с этими сложностями законченной, еще очень многое звучит недостаточно четко и в смысле дикции, и интонационно.

...В антракте, в тот вечер, когда вторично исполнялись «Три апельсина», несколько музыкальных критиков, ходивших гурьбой, окружили в фойе дирижера и режиссера одного из столичных музыкальных театров. «Почему вы не ставите эту оперу?» — спросили критики. — «Сами не знаем, — последовал ответ. — Говорят, двое очень влиятельных людей нашего театра высказались против...»

А спустя несколько дней, благодаря долгим поискам и усилиям, в руки пишущей эти строки, наконец, попал клавир оперы Прокофьева — старенький, завернутый в «суперобложку» из плотной белой бумаги, разрисованной от руки: наверху, красной акварелью — сердце, от него вниз кривая стрела и под ней, оранжевой краской— три кривых кружка-апельсина, а внизу инициалы — «С. П.» — авторский экземпляр Прокофьева. Да, издательства наши не торопятся с публикацией оперы. Вот если б можно было, перелистав страницы клавира, выпустить оттуда Фата Моргану и попросить её вновь прокричать — но уже не над Принцем, а над теми «влиятельными» в театре и этими «влиятельными» в издательствах свое заклятие: «Влюбись в три апельсина! Влюбись в три апельсина!»

Может, помогло бы?

Е. Добрынина

Это надолго запомнится

(31 мая, Большой зал консерватории)

Те, кому в конце 20-х гг. довелось слышать Цекки, никогда не забудут ошеломляющего впечатления от игры молодого итальянского виртуоза. Фантастическая легкость и стремительность его техники, прелесть и красочное богатство звучания, «проникающая» выразительность в интерпретации до-минорного концерта Бетховена навсегда врезались в память.

В 30-х гг. Цекки перестал выступать как пианист и занялся дирижерской деятельностью. Молодежи он знаком только в этом качестве — по неоднократным в последние годы успешным гастролям в нашей стране. Понятно, какой интерес у слушателей всех поколений вызвала представившаяся возможность послушать пианиста, чья игра успела уже превратиться в легенду, — Цекки, вновь, после долгого перерыва, появившегося за роялем. Ожидания аудитории полностью оправдались. В первых же звуках фортепьяно проявилось артистическое обаяние, под властью которого публика оставалась до конца программы.

_________

¹ Чего, к сожалению, не скажешь о драматических актерах В. Кольцове — Тарталье и В. Абрамове — Панталоне, ведущих свои интермедии крайне вяло и равнодушно.

Конечно, в фортепьянной партии виолончельных сонат Баха, Бетховена, Брамса и Дебюсси Цекки негде было развернуть всю ту виртуозность, которой он некогда поражал в ля-мажорной сонате Скарлатти или в этюдах Паганини — Листа. Но в пределах, поставленных программой, пианист покорил аудиторию живой энергией исполнения, благородством и сердечностью интерпретации, необыкновенной чуткостью в ансамбле. Как удивительно «созвучал» рояль с виолончелью — и в басах, когда буквально сливался с ней по тембру, и когда «противостоял» ей, рисуя по-особому светлые узоры в среднем и верхнем регистре!

Правда, Цекки имел достойного партнера. Пленительно звучит виолончель у Д. Шафрана — выразительно и сдержанно, строго и нежно. Техническое мастерство исполнения

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Е. Добрынина

Это надолго запомнится

Содержание