Выпуск № 1 (218) | 1957 - страница 21

вы вдруг чувствуете, что ведь все ее элементы вы уже слышали, они присутствовали во всех частях Симфонии, как ее тема, и эта тема держала всю новую логику развития этой музыки... Ну а разве не делал того же самого Моцарт — правда, с единичным диссонансом и на кратчайшей дистанции от разрешенья? И разве вся природа, вся эпоха полифонической музыки не взывала к такому современному развитию?

Замечательный концерт, данный Камерным оркестром в Карловых Варах, был, по существу, откровением того сложного человеческого целого, которое мы называем «историей искусства», «историей музыки», — и был он, на мой взгляд, откровением социалистическим. Ведь только тот, кто живет в новом мире социализма, наследника всех предыдущих миров культуры, может по-настоящему понять историю человека, запечатленную в истории его искусства. И когда мы подходим к проблеме социалистического реализма, тщетно пытаясь разрешить ее в рамках своей собственной профессии, мы забываем, что это не только метод творчества, но и метод широкого понимания и раскрытия искусства перед взглядом наследника мировых культурных сокровищ.

Но вернемся к концерту. Когда после заключительной овации, благодарящей оркестр за всю программу (потому что значение и место Онеггера особо ярко раскрылось именно как новое звено развития классической музыки), мы повернулись к выходу, — мы вдруг с особой горечью и болью вспомнили, что этот и без того небольшой зал был почти наполовину пуст, — слушателей замечательного концерта пришло немного...

Но на следующий день в огромном зале Пуппа происходил другой концерт. Под визг и скрежет, именуемый в цивилизованном мире «джазом», заезжая из-за рубежа певица монотонной мимикой, слащаво-монотонной мелодией, вперемежку с заученными воздушными поцелуйчиками пела (если только звуки капельного голоса можно назвать пением), верней, изображала довольно неподходящую для своих пожилых лет гамму так называемой «любви». И — о чудо! Зал был набит публикой до отказа, с билетами произошел прямо ажиотаж какой-то, их продали за несколько дней вперед. Публика бешено аплодировала, какие-то девушки бросились к сцене просить у певицы автографы...

И это невольно навело на размышления. Что же получается? Огульно осуждая серьезные творческие поиски талантливых композиторов Запада, почти совершенно не изучая и не пропагандируя гениальной музыки русского композитора Николая Метнера, отрицая больших мастеров оркестровки, подобных, скажем, Игорю Стравинскому, называя формализмом всякую музыку, не сразу понятную для слуха, закрывая дорогу нашему слушателю к познанию того, как выражается душа современного западного человека в великом искусстве звука, таком искусстве, где настоящие творцы работают и ищут со всею искренностью и серьезностью, — мы открываем двери для пошлейших времяпрепровождений того же Запада, только «времяпрепровождений» не лучших людей Запада, а его откровенного мещанства.

Меня могут упрекнуть в квакерском отрицании всякого джаза, всякой «легкой музыки». Это, конечно, глубоко неверно. Я пишу здесь об американизированном бессмысленном джазе, постепенно превращаемом в какую-то самоцель. Меньше всего имею я сейчас в виду, например, классический джаз Ярослава Ежека, тесно связанный с песней, с театром и любимый чехословацким народом.

Несколько войн на памяти одного поколенья, напряженная творческая работа в странах народной демократии, чувство «конца капитализма», воспринимаемого как «конец света» на империалистическом Западе, — все это усиливает массовую потребность в так называемой

«легкой музыке», в музыке, отвлекающей, ослабляющей напряжение, а в то же время взбадривающей и подстегивающей усталую нервную систему, истощенное у многих жителей капиталистических стран чувственное восприятие.

Все это понятно. Однако же нам, создателям нового, молодого общества, надо ясно сознавать основную прикладную роль «легкой» музыки как таковой. Ведь она с самого начала развития музыкального искусства была именно только прикладной, сопровождающей остроумное, веселое или сентиментальное слово, заразительное, нужное, увлекающее, здоровое движение. Иначе сказать — легкая музыка сопровождала острый текст в оперетте, нужный человеку цикл движений в танцах, в гимнастике, на марше, в спорте, во время обеда в ресторанах, в чайных. Но делать ее предметом слушания и только слушания — как сейчас захватывает эфир джаз, как он подчиняет себе концертную эстраду, — это мне кажется невыносимым, и с этим нельзя не бороться всем, для кого музыка — величайшее из искусств, а язык ее — глубочайший из языков человечества.

Как же получается, что в культурнейших Карловых Варах третьесортное «варьете» имеет бешеный успех, а чудесная программа концерта и превосходные пражские оркестранты привлекают лишь десятки слушателей? В чем тут «секрет»? Неужели же новый социалистический слушатель повинен в этом?

Мне кажется, наша общая беда в том, что мы понятие «красота» в применении к музыке часто ошибочно подменяем понятием дешевой «красивости». И, загипнотизированные легкостью и дешевкой красивенького, делаем новую ошибку: пытаемся выявить вкус и потребность нового потребителя искусства чисто статистически, путем прямого опроса, анкет, подсчета проданных билетов и книг, аплодисментов в зале и т. д. Подобное «изучение вкуса публики» напоминает то, что происходит в конце докладов, когда оратор, обращаясь к слушателям, просит задать ему вопросы. Зал обычно полон множества людей, живо и многогранно интересующихся затронутой докладчиком темой; в частном разговоре, наедине с ним или друг с другом, они могли бы спрашивать и спорить до бесконечности, но тут обычно память у людей превращается в белый лист бумаги, все вопросы улетучиваются, и только какой-нибудь заядлый «вопрошатель» или хлопотливый культурник экстренно организуют десяток-другой вопросов, чаще всего совсем не интересующих ни того, кто их задает, ни того, кто будет на них отвечать.

Если мы будем пытаться таким механическим способом (анкеты, цифры посещаемости, читаемости и т. д.) выяснять подлинную человеческую потребность в том или ином искусстве, то заранее обречем себя на ошибку. Люди схватятся за знакомое названье, за то, что похвалил когда-то сосед, за то, что они видели или слышали раньше; они пойдут покупать билет туда, куда идут другие. Но вот этим же людям, как будто любящим самую легкую дешевку в музыке или в литературе, помогите реально окунуться в искусство подлинно прекрасное, в такое искусство, куда творец вложил всю свою душу, а исполнитель вкладывает свою, — и вы увидите, как потрясет это искусство, как глубоко оно будет воспринято.

Та смутная неудовлетворенность, какую мы уже чувствуем в народе, — нашими книгами, нашей музыкой, нашей живописью происходит, как мне кажется, оттого, что мы пытаемся своим творчеством ответить не на подлинную, порой еще неясную самим слушателям и читателям, потребность в осознании себя и своей эпохи, потребность в страстном раскрытии глубин человеческих переживаний, а на поверхностно сформулиро-

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Содержание