Выпуск № 5 (126) | 1949 - страница 10

варищи из Советского посольства. Однако никому из них не удалось прорваться к нам сквозь разъяренное репортерское стадо. Они встретили нас уже потом, после того как схлынула толпа, и помогли нам привести в порядок себя и совершить необходимые формальности с багажом и паспортами.

Наконец, мы высвободились из этого ада. Нас усадили в машины и повезли, но не в Нью-Йорк, а куда-то за город, где мы и прожили все время. Это было нашим спасением, ибо в городе мы не имели бы ни минуты покоя от назойливых визитеров.

Особенно радовался этому «сельскому уединению» я: отправившись в далекий путь не совсем здоровым, я плохо себя чувствовал после утомительного перелета через океан. Дача, на которой мы жили, принадлежит работникам советских учреждений в Нью-Йорке. Место живописное и тихое; здесь мы хорошо отдохнули.

Но все-таки, должен сказать, зуд любопытства не давал мне покоя. Хотелось познакомиться с городом, послушать музыку. Я узнал, что в этот вечер в НьюЙорке назначен симфонический концерт под управлением Леопольда Стоковского. Благодаря энергии наших друзей удалось получить ложу на этот концерт, происходивший в лучшем концертном зале НьюЙорка — Карнеги-холл. Отправляясь в концерт, мы надеялись сохранить наше инкогнито. Не тут-то было! Не успели мы показаться в ложе, как в зале началось движение, шум. Очевидно, нас узнали.

Программа первого отделения концерта была составлена из произведений современных композиторов. Первым номером исполнялась «Трагическая увертюра» молодого польского композитора Андрея Пануфника — программное сочинение, повидимому, навеянное трагическими событиями в период германской оккупации Польши.

Затем была сыграна пьеса американского композитора и небезизвестного музыкального критика Верджил Томсона под названием «Пшеничные поля в полдень».

Это очень плохое произведение, построенное на двенадцатитоновой атональной основе, абсолютно лишенное художественного содержания и смысла. Предельно схематизированная пьеса, претендующая на программность, представляет собой нечто вроде темы с вариациями в виде каких-то бесконечных канонов. Основной трюк, «изобретенный» Томсоном, это построение каждой последующей вариации на основе басового голоса предыдущей. В результате — пустая игра звуками, чрезвычайно неприятная для уха. Нужно сказать, что аудитория верно оценила эту новинку. Несмотря на все усилия Стоковского, который делал многозначительные пассы в публику, давая понять, что на концерте присутствует автор, пьеса Томсона не имела никакого успеха. Вместо аплодисментов слышалось какое-то странное жужжание. Так, оказывается, американцы выражают свое неудовольствие.

Дальше пошло лучше — исполнялся скрипичный концерт Сибелиуса. Солировал хороший скрипач Джон Кориглиано. Он отлично сыграл концерт и имел большой успех.

Следующим номером программы, завершавшим первое отделение, была сюита из балета «Гаянэ» А. Хачатуряна. Я с большим удовольствием прослушал эту сюиту, имевшую огромный успех у аудитории. Бурные аплодисменты сопровождались резким свистом. Как оказалось, это высший знак одобрения в Америке. Хотя это, по-моему, не из лучших сочинений Хачатуряна, но сюита прозвучала так ослепительно ярко, полнокровно-жизненно и талантливо, особенно по сравнению с Томсоном и даже с Сибелиусом.

Во втором отделении Стоковский исполнил 3-ю симфонию Брамса. Это было очень посредственное исполнение, не имевшее никакого успеха. Как мне потом сказали, Стоковский в этот вечер был не в ударе.

Я услышал Стоковского в живом исполнении впервые, знал его до того только по граммзаписи. Мне и раньше в его исполнении кое-что казалось чуждым и не нравилось. Й должен сказать, что это впечатление не изменилось у меня и после концерта.

В антракте я был приглашен к Стоковскому и имел с ним краткую беседу. Это был обычный обмен любезностями, который принято совершать во время посещения артистических. Затем меня позвали в комнату оркестра. Там мне был оказан чрезвычайно теплый, даже

горячий прием. Меня попросили сказать несколько слов оркестру. Я высказал высокую оценку его игры,— оркестр действительно очень хороший. После моих слов присутствовавший здесь же тов. Новиков — первый секретарь нашего посольства в Вашингтоне —хотел перевести мою краткую речь. Но ему не дали это сделать. Со всех сторон раздались возгласы: «Не надо переводить: тем, кто не понял, мы потом переведем сами». Из этого я мог сделать вывод, что большинство артистов оркестра понимает русскую речь. И действительно, ко мне подходили музыканты и говорили: Я учился в Московском филармоническом училище... Я — в Петроградской консерватории. Я из Одессы. Я из Киева... В большинстве своем оркестр состоит из пожилых людей; молодежи я почти не заметил.

Несколько слов об обстановке концерта. Зал Карнеги-холл очень большой, но некрасивый. Меня поразило, что пубДика сидит в пальто) и шляпах, многие держат пальто и головные уборы на коленях. Это — несмотря на жару и наличие гардероба. Когда я увидел эту картину, я вспомнил обстановку наших концертных залов. Я — многолетний посетитель концертов, входя в концертный зал, всегда испытываю некоторое волнение. Даже в военное время, когда наши залы не отапливались, я не позволял себе войти в зал в шубе. Когда же я вошел в Карнегихолл, вид публики, сидящей в пальто и в шляпах, произвел на меня самое неприятное впечатление.

Так же неприятно мне было познакомиться с программкой. На первой странице — портрет Стоковского, на второй — программа концерта. Затем идут вперемежку с пояснениями к программе кричащие рекламные объявления: вина, косметика, сигары, принадлежности туалета, главным образом женского. Тут же соответствующие лайфовского типа женские фигуры, стоящие перед зеркалами и демонстрирующие себя в тех или иных принадлежностях туалета, которые и рекламируются. Неужели американских музыкантов, композиторов, дирижеров не оскорбляет этот отвратительный обычай «украшать» программы концертов рекламой дамских чулок и жевательной резинки? Я бы чувствовал себя оскорбленным за дело, которым я живу.

На следующий день мы познакомились с нью-йоркскими газетами, весьма широко отразившими наш приезд. Фоторепортеры на аэродроме не зря поработали. Во всех газетах мы видели свои изображения в самых неожиданных позах.

Вечером 25 марта в помещении отеля «Валдорф-Астория» открылся Конгресс в защиту мира. Мы с волнением и интересом ожидали это событие, отмечающее важный этап борьбы прогрессивного человечества за мир, против подготовки новой войны. Открытие было очень торжественным и действительно волнующим. На конгресс прибыли 2823 делегата из 22 штатов. Среди них много видных деятелей литературы, искусства, просвещения, много крупных ученых во всех областях знания. Это люди различных политических убеждений, которых объединяет стремление защитить мир, пресечь преступные замыслы поджигателей войны. В работах конгресса приняли участие также представители науки и культуры ряда стран, в том числе СССР, Польши, Чехословакии, Англии, Кубы.

Ход конгресса подробно освещался на страницах нашей печати, поэтому я не буду здесь рассказывать о его работе. Расскажу только некоторые свои впечатления о людях, об отдельных выступлениях.

Народ на конгрессе был замечательный. Мы увидели и услышали представителей действительно прогрессивной интеллигенции Америки, борющейся за мир, за подлинную демократию, с огромной симпатией относящейся в Советскому Союзу.

Это между прочим проявилось и в том, как была встречена на конгрессе советская делегация. Когда мы появились в зале, началась бурная овация. Мы шли гуськом, друг за другом. Председатель объявляет: «Глава советской делегации мистер Фадеев». Гром аплодисментов и свист, такой же как на симфоническом концерте. Таким же парадом были представлены все члены нашей делегации и другие иностранные гости.

Очень горячо были приняты конгрессом выступления А. Фадеева и других наших делегатов. Выступления эти имели самый широкий отклик во всей стране.

На следующий день работа конгресса велась по секциям. Я должен был выступать на секции музыки, поэзии, живописи и хореографии. На заседании этой секции

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Содержание