скрупулезная работа потребовалась для того, чтобы «довести» замысел балетмейстера, чтобы непривычные па, жесты и движения стали если не органичными, то естественными для актера. Как я уже говорила, малейшая неточность, «недотянутость» или «перетяжка» позы, жеста, движения грозит разрушением характера. И именно это, естественно, произошло в новосибирской постановке. Первые три-четыре спектакля «жили» под неусыпным взором постановщика в исполнении первого состава, на работу с которым был сделан основной акцент. А потом хореограф уехал, бросив свое «детище» на произвол судьбы. Наивно было бы предполагать, что кто-то может заменить балетмейстера в спектакле, в котором он попытался сказать свое «слово», провести в жизнь свое необычное пластическое видение этой темы.

И балет «умер», превратился в безжизненную схему, в набор трудно поддающихся (особенно второму составу) движений, из которых исполнители уже не успевали «лепить» образ.

А Виноградову, увлеченному сейчас новой работой, некогда «навестить» свой спектакль, на который положено столько сил — духовных и физических. Не правда ли, странно такое потребительское отношение к коллективу, наконец, к зрителю, для которого в конечном счете (ведь не для десятка же критиков!) создавалась постановка?

Думается, делом совести хореографа является постоянный «авторский надзор» за состоянием своей работы.

Виноградов интересно заявил о себе. Но пока только заявил. Я верю в незаурядные способности молодого хореографа, верю в его человеческие качества, которые позволят ему сейчас более внимательно относиться к словам критики, нежели к дифирамбам. Осознание и преодоление недостатков в творчестве — качество, данное очень и очень немногим художникам (кстати, как правило, отличающее истинно талантливых). Из бесед с Виноградовым сложилось впечатление, что молодой хореограф способен слушать и «переваривать» критику, видеть в ней прежде всего помощь. Верю и в то, что с годами придет к нему более глубокое постижение музыки и литературного первоисточника, которые в синтезе с великолепным пластическим чутьем хореографа дадут советскому балетному искусству нового выдающегося художника.

И. Кузнецова

Игорь Смирнов ставит балет

«Театральная площадь» Петрозаводска — площадь Кирова. Как памятники двух архитектурных «эпох» стоят друг против друга увенчанный легкой колоннадой с капителями, украшенный позолоченными скульптурами по фронтону Музыкально-драматический театр и приземистый, прямоугольный, асимметричный, будто сложенный из Детских кубиков, финский. Оба здания строил архитектор Савва Бродский. Он — автор и интерьера. В финском театре нам показали уютный зал с амфитеатром разноцветных кресел. Около каждого места — наушники. Перевод — синхронный. Здесь же помещаются театр кукол и местный Дом актера — одна комната. В темную, нарочито грубую грунтовку стен вмазаны карельские березы. Оригинально и красиво. Но наша дорога вела нас в театр напротив на премьеру балета Г. Синисало в постановке главного балетмейстера И. Смирнова — «Сильнее любви».

Это третий балет, написанный Синисало на либретто Смирнова. Композитор и балетмейстер хорошо понимают друг друга. «Разговаривая» на разных языках, они воплощают единый замысел. Вероятно, поэтому музыку «Сильнее любви» не только слышишь, но и видишь. Если определять жанр нового балета, то он ближе всего к психологической новелле с условно обобщенными местами действия — город, тайга, березовая роща, сад, с очень условным сюжетом.

На небольшом количестве лейтмотивов построил композитор партитуру. Прежде всего, это характеристики трех главных героев: Надежды, Андрея, Василия. Затем тема минерала — своеобразная тема мечты. Наряду с ними большое значение придается «хору ведущих». Да, новый балет — это история трех молодых людей, рассказанная нам ее свидетелями — хором ведущих. Предвидим вопросы:

— Ведущие в балете? Этого еще никогда не было!

— До сих пор не было.

Но нужны ли они в спектакле или это дань «моде», «новаторству»? В этом спектакле необходимы. И не только как «фон» или участники действия, а как образный «камертон» спектакля.

Но начнем по порядку. Пожалуй, для балетного спектакля история трех его героев сложна, хотя

поначалу все было как будто ясно: двое молодых людей Андрей и Надежда любят друг друга. Василий влюблен в Надежду... Но настоящий спектакль как роман. В нем никогда не надо заглядывать в конец (программы), торопя и проясняя события. Положив в основу либретто человеческие взаимоотношения, Смирнов-сценарист поставил перед Смирновым-балетмейстером немалые трудности. Не так-то легко средствами хореографии показать, почему Надежда, поначалу увлеченная Андреем, полюбила Василия. Не просто предпочла одного другому, а именно полюбила.

Смирнов не стал искать сюжетного хода для оправдания этого. Не пошел он и по линии внутреннего «разоблачения» одного из героев. Все трое чисты и перед собой, и друг перед другом. Хотя неверно было бы сказать, что в сценарии балета нет конфликта. Он — в душевном повзрослении героев, в переходе от юности с ее внезапными бурными увлечениями, порывами, порой не продуманными, случайными поступками к человеческой зрелости, когда на смену увлечению приходит любовь.

На этом переломе авторы балета и показывают своих персонажей. А они — все трое — положительные герои, очень разные.

Вспоминая сейчас начало собственно спектакля — вариацию и «рассказ» Андрея (основанный на «теме минерала»), понимаешь, что при всей своей убежденности герой не лишен все же некоторого позерства. Он мечтает найти «клад» для людей, но хочет при этом, чтобы люди знали, чьим трудом зажжены тысячи огней в тайге. Как возникает это ощущение, трудно до конца «рассказать словами». Многое зависит тут от характера музыки, от исполнителя. Что касается собственно хореографического решения, то вариация Андрея, построенная на больших прыжках и широких (чуть-чуть «слишком широких») позах, наталкивает на мысль, что он пытается занять немножко больше места, чем нужно...

Совсем иная вариация у Василия. Мягкая, лишенная броского эффекта, органически переходящая затем в эпически напевную, пронизанную спокойнодружелюбной открытостью.

В балете много нового, неожиданного, запоминающегося ощущением драматургической цельности.

Взять хотя бы первую сцену Надежды и Андрея. Идет прыжковая, бурная мужская вариация, а в нее то и дело вступает Надежда, словно не имея сил устоять от нетерпения. (Это перед ее технически очень сложной вариацией. Обычно балерина перед своим танцевальным куском находится за сценой и герой пылко объясняется в любви... залу. С этим все свыклись и никто не протестует. Хотя, если бы в опере Лиза ушла отдохнуть за кулисы, оставив Германа петь «Прости, небесное созданье», все возмутились бы. В балете же это дело настолько обычное, что с ним мирятся даже принцы...)

А вот начало второго акта. Ставя его, балетмейстер ненавязчиво подчеркивает (хотите замечайте, хотите не замечайте): Надежда взволнована прежде всего красотой окружающей ее природы. От этого восторга перед величием таежного пейзажа начинает она свой танец. Его подхватывает Андрей. Девушка и юноша настолько отдались бурной радости от созерцания красоты мира, что не сразу увидели языки пламени, приближающиеся к ним, Горит тайга...

И. Смирнов на репетиции

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

И. Кузнецова

Игорь Смирнов ставит балет

И. Смирнов на репетиции

Содержание