она была спета форсированно, отчего в верхнем регистре ощущались напряженность и фальшь. Несколько однокрасочно, но в целом интересно получились импровизация Шенье из оперы «Андре Шенье» Джордано и ария Лориса из оперы «Федора». Именно последняя заставляет верить, что Атлантов может встать в ряды первоклассных вокалистов: исполнение отличалось настоящим артистическим темпераментом, хорошим чувством меры, в плавных вдумчивых фразах голос лился ровно, необыкновенно красиво.

Но вновь впечатление оказалось испорчено — романсы Глиэра, Рахманинова, Кюи, сонет Кабалевского прозвучали излишне сентиментально. Наконец, на бис, не без обаяния, были спеты две итальянские песенки.

В ансамбле с Атлантовым выступала пианистка Фарида Халилова. Ей хотелось бы пожелать в целом большей самостоятельности и исполнительской яркости.

Зал очень хорошо принимал певца, его долго не отпускали с эстрады. И не удивительно: красивый большой голос — явление редкое. Будто завороженные им, слушатели подчас не замечают художественных и технических недочетов пения. Это сегодня. А что будет завтра? Случайность может перейти в закономерность, помогающий исполнителю артистический подъем, натолкнувшись на вокально-техническое несовершенство, обернется страхом перед сценой, неверием в собственные силы. Поэтому именно сейчас, в начале пути, молодому певцу нужно стремиться осознать недостатки. Только самокритичность, точный самоконтроль обеспечат ему блестящее будущее.

Владимира Атлантова и Надежду Юреневу объединяет, пожалуй, главным образом принадлежность к ленинградской вокальной школе. Но общего в их искусстве мало.

Надежда Юренева вступила на стезю камерной певицы недавно, лишь два-три года тому назад. В прошлом году артистка с огромным успехом исполнила «Человеческий голос» Ф. Пуленка. В Большом зале консерватории ее мягкий, обаятельный голос легко прорезал звучность полного состава симфонического оркестра.

В программу концерта, который дала певица в Малом зале Московской консерватории 1 марта, вошли произведения Гайдна, Генделя, Моцарта, Россини (первое отделение) и Ю. Кочурова, Г. Свиридова, В. Щербачева, И. Стравинского (второе). Если исключить не очень вписавшегося Россини, то программу следует определить как интересную, свежую. Одно только сомнение: может быть, психологически слишком углубленный музыкальный материал выбрала молодая певица для сольного концерта. Еще очень невелик ее артистический стаж для того, чтобы такие большие художественные монолиты могли бы быть исполнены с полным проникновением. И порой создавалось впечатление, что сегодня одаренная певица чувствует значительно больше, чем может выразить. Особенно отчетливо ощущалось это в арии из оратории «Stabat mater» Гайдна, и в генделевской «Алиллуйя». Ария из оперы «Радамист» Генделя и вторая ария из с-moll'ной мессы Моцарта без сомнения удались Юреневой. Включенная же в программу ария Семирамиды из одноименной оперы Россини, не являясь близкой индивидуальности певицы, прозвучала мало интересно, хотя и вполне грамотно. 

Во втором отделении особенно хочется выделить исполнение музыки И. Стравинского. Творчество его, по-видимому, любит Юренева. Поэтичной, мягкой получилась «Пастораль». Вероятно, следовало лишь чуть сдвинуть темп: тогда больше света и улыбки ощущалось бы в музыке. Рельефно прозвучала «Весна монастырская», хотя не во всем удалось подчеркнуть колорит этого своеобразного произведения. Несколько легковесную по своим музыкальным качествам арию Анн из оперы «Похождения повесы» Юренева спела прекрасно, с отличным ощущением стиля.

К удачам второго отделения нужно отнести два романса Г. Свиридова на слова Блока, которые покорили искренностью и чистотой. Можно считать безупречным прочтение «Черного взора». «Изгнанник» же, требующий гибкого перехода от вокализации к речевой мелодекламации, очень труден и потребует еще длительной работы.

Излишний эмоциональный нажим ощущался в романсе Щербачева на слова Блока «Тихая ночь», отчего в первую очередь пострадал текст. Более точного донесения пушкинских стихов хотелось бы пожелать артистке и в романсе Кочурова «Недавно обольщен».

Концерт заключали «Домик на скале» Векерлена, очаровательная «Прогулка» Пуленка и «Хабанера» Равеля, спетые с большим вкусом и изяществом. Хочется лишь заметить, что некоторые сочинения выгоднее прозвучали бы в более высокой тональности. 

Можно считать, что с точки зрения ощущения стиля, проработки материала, правильности понимания образа программа удалась. Правда, не все трудности пока еще преодолены. Не всегда владеет Юренева секретом перевоплощения; сценически обаятельная, исполнительски она еще однопланова. И если сейчас высокая музыкальность, теплота, искренность ее исполнения подкупают, то с овладением многокрасочной палитрой вокальной выразительности она станет большим мастером.

И еще одно обстоятельство мешало полноте впечатления от концерта Юреневой — недостаточная выравненность регистровых звучаний, иногда робкая опора дыхания, иногда некоторая форсировка, дающая крупную вибрацию. Но эти недостатки легко объяснимы. Совсем недавно, года два тому назад, певица перешла из меццо-сопрано в сопрано. Процесс вокальной перестройки очень ответственен и сложен; не сразу голос укладывается в «новую форму». Необходимы время, терпение и настойчивая работа. Не сомневаюсь, что Юренева, отличающаяся тонкой музыкальностью и огромным трудолюбием, с этой задачей справится.

Нельзя обойти молчанием незаурядный репертуарный диапазон Юреневой, который от выступления к выступлению расширяется. Он простирается от классиков и старых итальянцев к современным композиторам. Огромна заслуга певицы в деле пропаганды новых произведений советских композиторов. Немало творческих удач и настоящих откровений сопутствуют ей на этом пути. Молодая ленинградка — по-настоящему серьезный, беззаветно преданный искусству художник.

Становлению Надежды Юреневой во многом помогает и Способствует ее постоянный партнер и руководитель вдумчивый музыкант Т. Салтыкова.

Масштабное оперное искусство и тонкое камерное пение — различны по своим задачам. Но эти два направления где-то скрещиваются, взаимно обогащаются. Существует мнение, что, мол, большой, красивый голос уже самим качеством звука доставляет эстетическое удовольствие. Поэтому у оперного пев-

ца недостаток музыкальной культуры или вокального мастерства не так заметен, как у камерного. Можно услышать и другое: слабые вокальные данные могут быть скрыты высокой культурой, музыкальностью, выразительностью. На мой взгляд, непреложно одно — пение требует голоса, но обязательно отшлифованного, превращенного в послушный инструмент. А затем уж своего исполнительского стиля. Трудное искусство пения — это сочетание голоса с вокально-техническим мастерством, музыкальной культурой и артистизмом.

Обо всем этом должны помнить, работая над собой, молодые исполнители.

Н. Шпиллер

Почему мы не согласны с Борисом Штоколовым?

Четыре года назад наш журнал напечатал литературный портрет молодого солиста Ленинградского кировского театра Бориса Штоколова¹.

Интерес к его искусству был закономерен. Прошедшие в свое время отборочные прослушивания к конкурсу им. Шумана обратили внимание на певца — недавнего выпускника Свердловской консерватории. Обратили прежде всего тем, что он проявил глубокую музыкальность и тонкое ощущение стиля композитора-романтика. Московские гастроли коллектива Свердловской оперы, солистом которой стал Штоколов, и трансляция спектаклей по телевидению впервые познакомили тысячи зрителей с молодым артистом, привлекавшим широкой певучестью голоса и естественной манерой сценического поведения. Имя Штоколова стало популярным. Вскоре он уже был солистом Ленинградского театра оперы и балета им. Кирова. Говорили, что он интересно начинает свой путь на одной из лучших сцен Союза. В то же время его первый сольный концерт в Москве, собравший многочисленную аудиторию, вызвал ряд критических замечаний рецензента². Упреки вызвала прежде всего стандартность «басового» репертуара. Но и в вокальной манере певца критик отметил ряд однообразных приемов, не всегда отвечающих существу музыки. 

Некоторая разноречивость оценок могла лишь усилить интерес к творческой индивидуальности Штоколова, вызвать желание услышать его на ленинградской сцене. Задача написать литературный портрет певца выпала мне.

Я не хочу пересказывать свою статью, но впечатление от встречи с незаурядной личностью артиста живо до сих пор. Если на сцене Штоколов покорял свободой и благородством манеры, гармоничным слиянием слова и музыки, глубокой осмысленностью игры, словно пронизанной самой музыкой, то во время наших встреч он раскрылся как очень интересный собеседник, имеющий свой собственный взгляд на искусство, на содружество пения и драмы, на литературу и, конечно, на оперный театр, на сегодняшний и на завтрашний день оперной сцены... Верилось, что Штоколов не только одаренный певец, но и широкомыслящий человек.

Последние гастроли Кировского театра в Москве заставили еще внимательнее присмотреться к певцу. Нам понравился рисунок роли его глинкинского Руслана. Спокойная, неторопливая манера сообщала характеру необходимую эпичность, порой даже величавость. Это ощущалось и в великолепно произнесенном гениальном речитативе «О поле, поле...» Но вдруг к концу первой части арии появился мелодраматический акцент («И струны громкие Баяна не будут говорить о нем...»). Вторая же часть арии не прозвучала, как и не прозвучал торжественный клич «Победа! Победа, Людмила!» после сражения с Черномором. Героический образ Руслана остался нераскрытым.

Новая встреча с артистом в опере венгерского классика Эркеля «Гуняди Ласло» вновь с очевидностью показала всю меру его одаренности. Партия была не просто спета, был изваян образ живого человека. И оттого что перед нами возникал изощренный придворный интриган, судьба героев оперы казалась заранее предрешенной. Такова сила подлинного таланта. Он может сделать так, что второстепенный персонаж — а штоколовский наместник был именно таким — станет главным из-за силы раскрытых в его натуре тайных пружин, заставляющих его действовать и прозорливее, и осторожнее, и «умнее» всех других...

И захотелось услышать Штоколова на концертной эстраде. О каких характерах и судьбах он поведает слушателям в своих программах? Неудивительно, что зал им. Чайковского в этот вечер (12 марта) был переполнен. Но вот Штоколов поет «Сомнение» Глинки. И в этом гениальном романсе вдруг ничто не захватывает. Голос звучит формально. Нет ни трагедии разлуки, ни ее преодоления. Только в последней фразе промелькнуло что-то неповторимое, то, что могло случиться только с героем этой музыки. Но она уже кончилась, уже раздались аплодисменты и захлестнули небольшой островок свежей интонации. ...«Старый капрал» Даргомыжского. И совершенно неожиданно перед вами возникает образ сломленного, усталого человека. Заложенный композитором внутри каждого куплета трагический контраст певец снижает до мелодрамы. Словно пеленой слез заволокло мысленный взор старого солдата, перед которым проходит вся его жизнь. Даже вскрик ужаса «Боже, старуха жива!» певец выпевает как тяжкое стенание. Но, пожалуй, самое удивительное, что ни Штоколов, ни концертмейстер не заметили, что в этой трагической миниатюре Даргомыжского в их исполнении не было трагической развязки. Певец отказался от интерпретации Шаляпина (который сразу после фразы «Прочь, не завязывать глаз!» словно бы собирал силы, увеличивая четкость слов «Целься вернее!», «Не гнуться! Слушай команды слова!», и после паузы давал выход сурово-лирическому чувству: «Дай бог домой вам верну...», обрывая последнее слово на остром акценте, словно бы слившимся с выстрелом), но не нашел своего убедительного решения. После хорошо произнесенной фразы «Прочь, не завязывать глаз!» он трагический пафос снова заменил мелодрамой, входя в открытое пе-

_________

¹ См. «Советская музыка» № 4, 1962.

² См. «Советская музыка» № 5, 1961.