мужественной балладной маршевости с задушевностью высказывания, присущей лирическому эстрадному искусству. Этот сплав, над которым не всегда успешно бьются многие «песенные умы» нашей современности, вполне удался Петрову. Вот почему можно смело утверждать, что «Песня о друге» нашла бы дорогу к слушателю и без помощи киноэкрана, а подлинная простота обеспечила ей прочное место не только на концертной эстраде, но и в быту. На пристанях, аэровокзалах, да и прямо на улице — где только не поют, не насвистывают ее! И вот что удивительно: в самых откровенно уличных насвистываниях не утрачивает она свой благородный облик, не «поддается» на развязную манеру иных самодеятельных исполнителей. Есть в ней, видно, тот кусочек «нравственной стали», что не ржавеет...

Пожалуй, этого нельзя категорически утверждать о песне Петрова «На кургане» (стихи Ю. Друниной). Она вызвала горячую полемику. Композитора обвиняли в отсутствии гражданской ответственности: как можно было устроить на могильном холме, где покоятся герои недавней битвы, любовное свидание современных юноши и девушки? Как можно было положить поэтические строки о военном урагане на откровенно лирическую мелодию? Незадолго до разгоревшихся споров мне довелось побывать в Волгограде. От старожилов города я узнал, что знаменитый Мамаев курган стал ныне не только памятником воинской славы, но и излюбленным местом встреч молодых волгоградцев. И не потому, что вокруг города нет других красивых окрестностей для прогулок. Просто народ не замыкает реликвии своей воинской славы в залы музеев, он делает их неотъемлемой частью каждодневной жизни.

Вот тут и возникает проблема для исполнителя. Воспримет он чистоту четких, до графичности скупых, словно прислушивающихся к прошлому мелодических строф — и песня возникнет чистая и строгая. Так пела ее безвременно скончавшаяся замечательная ленинградская актриса Лидия Клемент. Не воспримет — и в настойчивых повторах доминантового звука, призывных фразах начала припева появится надрыв и слащавость. 

Имеет ли вообще автор право переложить известную долю ответственности за свое произведение на певца? Думается, что да, что в какой-то мере так происходит всегда, идет ли речь об обладателе большого голоса или об артисте, которого мы слышим только через микрофон.

Наконец, еще одна песня Петрова — опять совершенно иная по характеру: «Я шагаю по Москве» из одноименного кинофильма. На первый взгляд загадочен ее массовый успех. Поют и насвистывают повсюду эту мелодию ничуть не меньше, чем «Песню о друге», а уж о ней-то никак не скажешь, что она проста для воспроизведения. Наоборот, очень сложна гибкость модуляционных переходов, постепенное расширение мелодического диапазона и вообще ярко выраженная, едва ли не инструментальная импровизационность. И все-таки поют — точно, выверенно, с соблюдением всех технологических подробностей. Почему? По-моему, потому, что оригинально прежде всего содержание песни. Радостных, бодрых мелодий у нас в последние годы крайне мало, а вот таких открытых, «смеющихся», непринужденных художественных высказываний — и вовсе нет. Мы помним замечательные молодежные марши Дунаевского. То были по преимуществу песни коллективные, хоровые. Мелодия Петрова — очень индивидуальная, личная. Словно человек разговаривает сам с собой: а я иду, шагаю по Москве, и ничто мне не страшно, и «под снегом я фиалку отыщу», и вообще все будет замечательно... Очень современна манера, с какой поется это — полутанцевально, полуспортивно, заражающе весело и немного бесшабашно.

Песня эта, помимо всего прочего, убедительно опровергает весьма распространенное мнение, будто истинно популярным может стать только очень простое, даже примитивное внешне. По-видимому, потребность в ярком индивидуальном (а значит, в чем-то сложном) художественном образе очень сильна; надо только хорошо знать настроенность аудитории, идеально «слышать вкус» — но хороший, содержательный вкус! — миллионов любителей искусства. И Петров знает своих слушателей, знает, что многие из них сегодня очень чутки к «тонкостям» гармонизации, фактуры, оркестровки песенной миниатюры.

Четыре песни — четыре настроения — четыре характера. Все они разные, хотя есть у них и немало общих черт. Например, явно «городской профиль». Да, это песни современного города, современных жителей города. Вместе с тем не подлежит сомнению их национальная окрашенность.

Вопрос этот не прост. В музыкантских кругах нередко говорят об уступках западным влияниям и в песнях Петрова, и в музыке некоторых других «эстрадных» авторов. Думается, что этот упрек продиктован в данном случае излишним пуританством, неприятием новых ритмов, узкой трактовкой понятия национального, наконец — все еще существующим игнорированием художественного опыта одного из классиков советской песни — Дунаевского. Если в двух более инструментальных по типу развития мелодиях Петрова — «Звезды в кондукторской сумке» и «Я шагаю по Москве» — действительно заметно воздействие хороших образ-

цов зарубежной эстрады, то «Песня о друге» и «На кургане» примечательны органичным претворением именно русской лирической песенности, в частности своими плагальными оборотами. Но есть у песен Петрова и другая общность — общность в самом образном содержании, сколь ни различны формы его воплощения. В чем же она проявляется? Прежде чем постараться более или менее полно ответить на этот вопрос (отчасти он уже был затронут в начале статьи — там, где речь шла о новизне человеческого характера в песенном творчестве композитора), небесполезно оглянуться на путь, по которому шла наша лирико-бытовая музыка.

В довоенные годы значительная часть ее была оккупирована явными и скрытыми единомышленниками Вадима Козина. Мужественные гражданственные марши и лирические песни из кинофильмов (преимущественно с музыкой Дунаевского) мирно уживались — буквально за одним столом — с псевдоцыганским. К «Сашам» и «Андрюшам» относились снисходительно, и когда они с эстрады легко перекочевывали в тот самый музыкальный быт, где напевают про себя, цитируют музыкальные фразы как поговорки, подбирают мелодию одним пальцем, — не преувеличивали влияния этих лихих пустячков на формирование юных душ. В годы войны классические образцы песенной лирики рождались как музыка героических будней. Не на эстраде, а в землянках получали они право на место в антологии советской песни.

После войны удельный вес лирической песни и в быту, и на эстраде значительно возрос. Возрос и общий уровень композиторского мастерства в этой области — прежде всего в творчестве Соловьева-Седого, Мокроусова, Блантера, Хренникова. Лирическая песня глубоко и проникновенно воплощала не только личные чувства человека, но и общественно-гражданские темы. Об этом много и доказательно писалось. За общими разговорами, однако, прошел мало замеченным процесс своеобразного стилистически сюжетного расслоения внутри жанра. Обозначилась группа куплетов, воспевающих безыскусные чувства и мысли незатейливых пареньков и девчат — обитателей молодежных общежитий, их любовные недоразумения, трогательные встречи и т. д. Одновременно — и это следует подчеркнуть — неоднократно возникали образцы песни лирико-романтической, песни-мечты, песни-раздумья об этических проблемах жизни. Подобного рода тематическое размежевание существовало, конечно, и в довоенной эстрадной и бытовой музыке. Но сегодня его стилистические тенденции проступают резче. Авторы первой группы в большинстве случаев избегают сентиментальности, эмоциональных преувеличений, держатся доверительной интонации, не выходят из атмосферы доброй товарищеской беседы. Но одновременно не стремятся к индивидуализации героя, к поэтичности видения окружающей жизни. Соответственно и музыкальную основу таких песен составляет простенький и спокойный мелодический рисунок, без ярких кульминаций, без достаточной образной конкретизации фактуры и оркестрового колорита¹. Лучшим же эстрадным песням романтической направленности, напротив, присущи высокий поэтический строй и стихов, и музыки, порой — концертный размах.

«Муза дальних странствий», голубых городов, которых еще нет на карте, бригантинных парусов, палаточных таежных поселков — эта муза направляет сейчас руку не только художников-профессионалов, но и многих талантливых самодеятельных авторов. Бурно развивающаяся «конкуренция» молодых менестрелей профессиональному творчеству накладывает на композиторов, работающих в песенном жанре, особую ответственность: ведь ныне они призваны не просто пополнять бытовой и эстрадный репертуар, но создавать своего рода эталоны. Казалось бы, это не так уж трудно: известно, что если стихи в самодеятельных песнях нередко отличаются высоким вкусом, яркой образностью, то музыка, как правило, оставляет желать много лучшего. Однако лучшие самодеятельные песни отличаются своеобразием художественного замысла, ритмической свободой декламации, оригинальностью мелодико-гармонического стиля...

Нет, как видно, романтический взгляд на жизнь и связанный с ним индивидуализированный образ человека, просто, что называется, без прикрас поющего о сложном мире «внутри себя и вокруг себя», — это не «эстетическая прихоть» того или иного автора, но требование времени, запросы современности. Среди тех, кто угадал подобные запросы и смело пошел им навстречу, — и Андрей Петров. Есть у него и свои трудности, и свои недостатки. Порой, например, его песням недостает открытой публицистической направленности. Вероятно, композитор и сам это чувствует. Не случайно одной из последних его работ в данной области явилась «Песня американского парня», тяготеющая именно к характеру публицистической новеллы. Но лучшими своими творческими удачами Петров, как и некоторые его коллеги, утверждает красоту и силу советской песни — малого жанра, способного выразить большую правду жизни.

_________

¹ Неслучайно эта ветвь легкой (поистине легкой!) музыки время от времени основательно пересыхает и тогда, увы, начинает питаться давно уже прокисшими соками все тех же «Саш» и «Андрюш».