деталях. И потом мы с художником много думали, как удовлетворить «режиссерское видение» Прокофьева...
Памятуя наши пожелания попробовать себя в роли, если можно так сказать, традиционного балетного (в лучшем смысле этого слова) композитора, Прокофьев писал «настоящий балет», используя всевозможные любимые нами ритмы, темпы, формы — адажио, пленительные вальсы, галопы, польки, придворные танцы — павана, паспье... На этот раз он охотно выполнял многочисленные просьбы. «Требуйте от меня чего хотите, пока пишу, — говорил он. — Написал — все». И, таким образом, мы, представители хореографического искусства, непосредственно участвовали в процессе создания произведения, а не имели дело с уже готовой музыкой, как это было при постановке «Ромео». И это, конечно, дало свои результаты. К музыкальному материалу, как всегда, Сергей Сергеевич относился очень бережно, кое-что используя потом в других произведениях.
Мне, как артисту, очень хотелось вывести мужской танец «на простор». Мы вместе решали эту насущную проблему. В «Золушке» был дан простор танцу, и Принц от первого до последнего танца находился в воздухе. Это был мой актерский «реванш» и одновременно — мой балетмейстерский дебют. Впервые я осуществлял столь значительную постановку (до этого доводилось ставить лишь небольшие концертные номера).
Музыка Прокофьева обязывала к очень четкому и лаконичному мышлению, она давала превосходный материал для создания рельефных хореографических образов и яркой драматургии балетного спектакля. Это было для меня великолепной школой, помогало обрести основы профессионального балетмейстерского мастерства.
Прокофьев чутко прислушивался к советам балетмейстера. Вместе с тем он требовал ясной, четкой «формулировки образа». Так, поначалу были «задуманы» Золушкины сестры — Кубышка и Худышка. Мне казалось, что эти понятия «не балетны», и композитор принял мое «видение» Злюки и Кривляки. И когда зашла речь о конкретной музыкально-сценической характеристике Кривляки, у нас с Волковым возникло определение: «сахарная снаружи и ядовитая внутри». Прокофьев пришел в восторг. Он как ребенок захлопал в ладоши: «Замечательно, прекрасно!» И, как всегда бывало, когда он испытывал настоящую радость, — начал смеяться звучно, заразительно, раскатисто, «по-русски». Вскоре была написана вариация. После первого прослушивания мне с удивлением пришлось сказать: «Простите, я не понимаю». Обычной, традиционной вариации не было. Но «задание» композитор выполнил идеально, и несколько повторных прослушиваний окончательно убедили меня в этом и в свою очередь привели в восторг: я почувствовал, как Сергей Сергеевич воспроизвел в вариации Кривляки интонации и «сахарности», и «ядовитости». А почувствовав, нашел хореографическое решение. Таких моментов было много...
Когда я приступал к работе над постановкой, некоторые, отказывая Прокофьеву в лирике, не верили в слияние музыки Сергея Сергеевича и моего по существу лирического танца. Но я глубоко уверен, и жизнь это подтвердила, что в «Золушке» раскрылись две стороны дарования композитора: яркий гротеск и поэтичнейшая лирика, которую, пожалуй, раньше, даже в «Ромео», мы так чутко не воспринимали. В «Золушке» как-то особенно проникновенно сказались качества, которыми в высокой степени обладал и сам Прокофьев: поэтичность, детская наивность и простодушие, и в то же время — мудрость.
Я неизменно ощущал эти качества и при личных встречах с Сергеем Сергеевичем — в Перми, а позже и в Москве, и на его даче на Николиной горе. Мы всегда чувствовали доброту чудесного гостеприимного хозяина, истинно русского хлебосола, хотя и посреди задушевной беседы какие-то иронические, колкие замечания в адрес нашего искусства балета он нет-нет да и отпускал, словно в отместку за переживания, связанные с постановкой «Ромео»...
Особо вспоминаются наши встречи (вместе с Лавровским), связанные с последним балетом Прокофьева, — «Сказ о каменном цветке». Музыка, показавшаяся при первом прослушивании необычной, тем не менее очень мне понравилась. Будучи уже главным балетмейстером Театра оперы и балета им. Кирова, я готов был принять «Сказ» к постановке, но Большой театр нас опередил; новый балет Сергея Сергеевича был поставлен в Москве, а затем, через три года, у нас, в Ленинграде. Автору не суждено было увидеть этот спектакль, но я знаю, что Сергей Сергеевич очень хотел, чтобы «Сказ» был поставлен в нашем театре. Хотел, потому что он нам верил...
Бессмертная музыка Прокофьева воспитала во мне четкое образное мышление, разумное использование выразительных средств. Я очень люблю ее. И считаю, что еще не одно поколение балетных актеров и балетмейстеров «пройдет» сквозь ее высокое и облагораживающее воздействие. Я счастлив, что судьба подарила мне творческое содружество с этим большим музыкантом и большим человеком.
«Война и мир» в Новосибирском театре оперы и балета
«Поручик Киже» в Киевском театре оперы и балета
«Ромео и Джульетта» в Ленинградском театре им. Кирова.
Джульетта — И. Колпакова
-
Содержание
-
Увеличить
-
Как книга
-
Как текст
-
Сетка
Содержание
- Содержание 6
- Песня о Ленине 7
- На волне революции 15
- Воссоздавая облик поэта... 25
- Его музыка живет 31
- Волнующие документы эпохи 34
- Величайший мелодист XX века 43
- От эскизов — к оперному клавиру 57
- В работе над «Войной и миром» 61
- Высокое воздействие 65
- Оперы и балеты Прокофьева на сценах страны 68
- Из автобиографии 70
- Памяти друга 77
- Навстречу 50-летию Октября. — Рахманиновский цикл. — Ленинград: Месса Моцарта. — Чешский мастер. — Певец Парижа. — Из дневника концертной жизни. — Гости из-за рубежа 84
- Песни-баллады 95
- В отрыве от практики 102
- Нужна координация 105
- И петь, и слушать 107
- Больше внимания методике 109
- Разговор продолжается 111
- Новое в музыкальном воспитании 114
- Юным скрипачам 122
- Вприпрыжку, « У памятника», «Летнее утро» 123
- Хальфдан Хьерульф и его песни 125
- «Альфеланд», «В горах» 130
- Из опыта друзей 133
- Встречи на острове Свободы 139
- У нас в гостях 141
- Талантливое исследование 142
- Первая монография 144
- Обо всем понемногу 148
- Нотография 150
- Хроника 152
