Выпуск № 11 (324) | 1965

— Сначала ты у меня выпьешь капли по-старому.

Кешка выпил.

— Я серьезно, — упрямо сказал он, — Мы с вами будем новаторами. Про вас в газете напишут.

Врачиха смешливо фыркнула.

— Как это?!

— Давайте всех лечить музыкой... — сказал Кешка. — Я в одном журнале читал: ведутся такие эксперименты...

— Спи лучше!

Вышла.

Кешка задумался, закрыл глаза — представил:

Он, Кешка, в белом халате, с медицинским зеркалом на лбу, стоял в зубоврачебном кабинете. Вошел хныкающий Сенька с подвязанной щекой. Из глаз его катились слезы. Он широко разинул рот и промычал от боли.

Кешка заглянул ему в рот:

— Зубки? Сейчас пройдет!

Сенька уселся в зубоврачебное кресло. С ужасом поглядел на щипцы и зловещую бормашину.

Кешка небрежно взмахнул, и машина, как по волшебству, исчезла.

Он поколдовал еще немного, и в кабинете появился ребячий квартет скрипачей. Кешка раздвинул пошире Сенькин ротик. Обернулся к квартету, взмахнул руками. Квартет запел нежно и успокаивающе. Целительно-оптимистическая музыка его звучала недолго. На мордашке Сеньки подсыхали слезы. Кешка остановил квартет.

— Все! — гордо сказал он. — Вы здоровы!

Сенька потрогал щеку, засмеялся, сорвал повязку и побежал вприпрыжку прочь.

— Следующий! — крикнул Кешка.

Вошел новый больной, толстый мальчик с загипсованной ногой, опиравшийся на костылек.

Он сел в кресло и задрал ногу. Кешка приложил к ноге стетоскоп, послушал. Призывно махнул руками. В кабинете вместо квартета появился духовой оркестр. Сияла медь.

Грянул жизнерадостный марш.

Он звучал недолго.

Больной осторожно наступил на больную ногу, затем начал плясать, бросился к Кешке с благодарностью.

Кешка солидно пожал ему руку и вышел в обход.

Он вошел в соседний кабинет. Там стояла, высунув язык, девочка. Полная докторша играла на тромбоне.

— Правильно... — кивнул важно Кешка. — Продолжайте! В тональности си-бемоль мажор...

Затем он появился в операционной. Хирург и медсестры играли на кларнетах над больным, который, лежа на операционном столе, читал газету.

Кешка пощупал пульс больного, кивнул:

— Продолжайте!

Стояла в зелени деревенская больничка. В окна было видно, что повсюду играют врачи: на баянах, балалайках, трубах.

С одной стороны в больничку входили немощные. С другой выходили, делая под музыку гимнастические упражнения, смеющиеся, загорелые люди.

Много еще приключений пережил мальчик. Выздоровев, он догнал на далеком юге свой ансамбль.

Между тем у Кешки уже появились «последователи».

Над водой, на камнях, сидели местные моряцко-рыбацкие карапузы. Перед ними с бамбуковой удочкой в руках стоял важный, как полководец, маленький Сенька. Он сокрушенно разглядывал пустой крючок.

— Клюет... — сказал он, — Но не совсем. Нужно еще раз!

Он забросил удочку.

— А разве рыба любит песни? — робко спросила маленькая девочка.

— А то нет? — фыркнул Сенька. — Товарищ Смородкин мне лично рассказывал, она на музыку еще как поймается... Нужно только громко!

Сенька подергал леску и запел: «Ловись, ловись, рыбка — большая и маленькая...» «Ловись, ловись, рыбка — большая и маленькая...» — нестройно, но громко поддержали его хором малявки.

...Прячась от дождя, Кешка и Наташа бежали сквозь лес.

Открылся горный склон. В нем чернела дыра.

— Кеш! Пещера! — закричала Наташа и, спасаясь от дождя, нырнула в дыру. Кешка нырнул за нею.

Темный ходок заканчивался низким подвалом. Когда-то, наверное, это был дот. Бетонные стены его были покрыты плесенью. В узкую амбразуру бил серый свет. Отсюда была видна часть берега и море.

— Что тут было? — спросила Наташа. — В древности?

— Отсюда море видно... задумчиво сказал Кешка. — Наверное, маяк!

— Маяки — высоченные!

— Это какой-нибудь особенный, наверное, маяк... — сказал Кешка. — Видишь, костер жгли... показал он на горку золы на полу. — Сигнализировали.

— Пошли отсюда... — сказала Наташа. — Ой, что это?

Она подняла полуистлевший ремень, стерла плесень с пряжки. На пряжке было написано: «Гот мит унс».

— Не по-нашему.

— Это, наверное, по-древнегречески... — сказал Кешка. — Сюда же древние греки ездили... И море называлось — Понт Эвксинский... Я читал... — Наташа поежилась, полезла в ходок, оглянулась:

— Пошли отсюда... Скользко здесь...

Дождь уже кончился. На мокрых ветвях играло солнце. Наташа ждала Кешку у отверстия в осыпи. Из дыры сначала выкатился колесом тяжелый коричнево-ржавый диск противотанковой мины. Он покачался и лег на траву. За ним выбрался Кешка.

— Гляди, чего нашел... Кастрюля какая-то или сундучок...

— Смотри, тут и ручки есть... Что внутри?

— Откроем — увидим, — сказал Кешка. — Может, сокровище какое или пергаменты... Вот ребята обрадуются ... Ух, тяжелое!

Он поставил мину на ребро и покатил ее по тропинке, как обруч.

Наташа побежала рядом.

Тропинка падала вниз, заворачивала на краю обрыва.

Внизу блестела речка, торчали камни.

Диск вырвался из рук Кешки и, ускоряя ход, побежал прямо к краю обрыва.

— Держи его! — закричала Наташа.

Кешка наподдал ходу, но было поздно. Диск подпрыгнул, жестяно ударившись о камень, и исчез за краем обрыва.

— Эх, ты! — сказала Наташа. — Упустил.

И тут громкий металлически-трескучий взрыв расколол тишину. Сдвинулось небо. Сильный вихрь бросил ребят на землю. Хрустнуло и упало, белея срезом, деревцо.

Когда Кешка и Наташа подняли лица, они увидели, как из-за края обрыва поднялось смолисто-черное, пронизанное багровыми молниями пламя.

Поползла вниз, плюясь камнями, осыпь.

Кешка закрыл собой Наташу.

А в ущелье уже бежали люди. Рухнувшие деревья и камни загородили реку. Туманный дым мешал видеть.

— Никто не пострадал? — спросил Пальцев у коричневолицего седоусого рыбака в тельняшке, который вертел в руках осколок.

— Противотанковая, — сказал он, — Нет. Никто.

— Что это, дядя? — высунул мордашку Сенька из-за Пальцева.

— Это? — сказал рыбак. — Это, сынок, война...

Из дыма, держа за руку Наташу, вышел Кешка. В глазах его бился испуг.

— Это — мы. — сказал он. — Мы не знали... Оно лежало там, в таком погребе...

— А то дот, наверное, — сказал рыбак. — Он тут всюду их понатыкал.

Необычайно тихо и серьезно было в этот вечер в лагере. Мальчишки сидели вокруг костра, непривычно молчаливые и задумчивые. Чуть слышно потрескивали ветви в костре. Мальчишки слушали рояль. Он стоял у самой воды. В полированной черной крышке отражался оранжевый закат. Высоченный, худющий, похожий на Дон Кихота человек играл серьезно и задумчиво.

В музыке боролись две темы — одна светлая, солнечная. Вторая — враждебная, механически-железная.

Седой человек весь ушел в музыку.

Кешка и Наташа сидели у воды.

— Кто это? — спросил Кешка.

— Композитор... — сказала Наташа. Он пионерские песни пишет... Всегда к нам приезжает...

— А что это он играет?

— Не знаю...

— Я знаю... сказал Кешка. — Это про войну...

Человек играл.

— Я не знал, что она такая страшная.

— Кто? — очнулась заслушавшаяся Наташа.

— Война. — Сказал Кешка.

*

Поздним вечером багровели, угасая, угли костра. Пальцев шел по палаточному городку, заглядывал в палатки. В Кешкиной задержался. Здесь спали четверо. Лица троих были спокойными. Кешка видел во сне что-то страшное, скрипнул зубами, застонал.

Пальцев подул ему в лицо, прогоняя темный сон...

А Кешке виделось:

...Огромное просторное поле.

Он стоял с горном посередине его и смотрел

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

*

Содержание