Выпуск № 11 (324) | 1965 - страница 51

И вот, бывало, не успеешь овладеть собой, освободиться от спазм, сжимающих горло, не успевают стихнуть возмущение и жалость к этой загубленной юной жизни (голос Неждановой до последних лет сохранял редкую чистоту тембра, сообщавшего ему удивительно молодое звучание), как на тебя обрушивалась иная стихия. Это — Л. Савранский, которого тоже невозможно забыть. С какой трагической силой он отвечал Марфе:

— Ой ли, Грязной тебя еще потешит!
Бояре! Я... Я грешник окаянный!
Я Лыкова оклеветал напрасно.
Я погубил невесту государя.

Но видит бог, что сам я был обманут.
Я зелья приворотного просил,
Приворожить к себе хотел царевну я
Затем, что я любил, любил её, люблю, люблю,
как буйный ветер любит волю.

Как ни скупа бывает юность на слезы, но должен признаться, я часто плакал, когда слушал эту сцену. Нежданова никогда не позволяла себе никакого мелодраматизма, преувеличенной выразительности. Она воздействовала лишь удивительным благородством вкуса, редкой естественностью пения, неподражаемой пленительностью тембра, звонкого и в то же время окутанного какой-то невыразимой грустью. И при всем этом точность и чистота произносимого слова! Можно сказать, что в искусстве Неждановой слово и звук были так же едины и нерасторжимы, как мысль и чувство.

Нежданова, казалось, всегда находила единственно верное ощущение правды и передавала эту правду своим чарующим голосом.

И возможно, именно эти качества дарования позволяют назвать Нежданову великим художником.

Мне очень хотелось бы подробнее рассказать читателям и о моей первой Купаве — Ксении Георгиевне Держинской, о замечательной Весне — Надежде Андреевне Обуховой, о красивом, огневом Леле — Брониславе Яковлевне Златогоровой и еще о многих других замечательных певцах, создавших неповторимо творческую атмосферу Большого театра тридцатых годов, когда воспитывалось новое поколение его артистов. Но это чрезвычайно осложнило бы мою задачу, да я вряд ли бы с ней справился.

Но не могу здесь не сказать еще об одном певце — моем современнике, который, конечно, притягивал мое творческое любопытство, пожалуй, больше, чем другие артисты. Это Иван Семенович Козловский. В пору моего поступления в Большой театр Козловский пел на его сцене уже шестой год и находился в расцвете творческих сил. Лучшей партией Козловского после Юродивого (самого его совершенного создания) я считаю Лоэнгрина. Образу светлого рыцаря Грааля особенно отвечали прозрачная чистота его голоса, яркая насыщенность звучания. Кроме того, импонировала внешность артиста, стройная, высокая фигура. И в сценическом поведении Козловский был очень прост, собран и проникновенен. Великолепен был его герцог Мантуанский — непосредственный, естественный характер баловня судьбы, капризного и непостоянного, но искреннего в своих увлечениях. Здесь певец особенно покорял большим вокальным мастерством, свободой и легкостью звука, беспредельным диапа-

А. Нежданова — Эльза

И. Козловский — Юродивый

зоном, сверкающим брио. Слушая почти все спектакли Ивана Семеновича, я стал разбираться в особенностях его вокального аппарата, техники и интерпретации. Иногда, впрочем, мысленно вступал с ним в спор, что-то не принимал. Но всегда восхищался. Однако не подражал. В этом деле я «обжегся» еще на Собинове. Ведь и мастерство, и техника, и нюансировка зависят от физических и психических качеств певца, от устройства всего его голосового аппарата, а они всегда индивидуальны. Тем не менее слушать хороших певцов необходимо: это часто наталкивает на новые мысли, позволяет лучше разобраться в своих особенностях. А слушать, скажу без стеснения, я умел и любил.

В Харбине я часами просиживал в магазине грампластинок, слушал и покупал записи оперных певцов, главным образом, конечно, теноров: Карузо, Джильи, Тито Скипа, Мак Кормак — чудесного лирического тенора с изумительной техникой.

Глубоко неверно бытующее в вокальной педагогике мнение, что молодым певцам вредно слушать пластинки мастеров. Я считаю наоборот: это приносит большую пользу, если, конечно, не подражать, а изучать. При хорошем слухе и памяти это вырабатывает вкус к правильному и красивому звуковедению, обогащает опыт, возбуждает интерес к вокальным краскам, к выразительности исполнения. Но при этом, конечно, необходимо обладать критическим мышлением, понимать, что можно взять для себя, а от чего надо и отказаться. Слушая, например, Карузо, я понял, что его исполнительская манера так своеобразна, а вокальные возможности так велики, что мне трудно что-либо почерпнуть у него для себя. Джильи — обладатель большого яркого голоса и такого же мастерства — умел достигать, когда нужно, легкого, светлого, лирического звучания, но никогда не менял своего тембра и всегда насыщал пение большим внутренним чувством, темпераментом и страстной увлеченностью. Я заметил тогда, что итальянские мастера не только безукоризненно владеют голосами, — главное заключается в том, что их пение никогда не бывает безразлично, формально. В своем исполнении они всегда искренно взволнованны, горячи, страстны. Помнится, кто-то сказал, что петь piano надо так же, как forte, только тихо. Слушая итальянцев, я об этом часто думал, потому что они не только покоряюще передавали взрывы страсти, отчаяния и прочие аффекты, но и скромную, нежную лирику, которая у них всегда проникнута искренним чувством.

И сейчас еще часто я доставляю себе удовольствие, слушая записи знаменитых итальянцев. Люблю слушать и еще одного певца, который нисколько не уступает им в технике, в вокальном мастерстве.

Это Дмитрий Смирнов...

(Продолжение следует)

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

А. Нежданова — Эльза

И. Козловский — Юродивый

Содержание