Выпуск № 11 (324) | 1965

Молчание. Сумрачная чернота плоскости экрана. Робко, как капля весенней капели, падает первый звук. Он пробивает мглу — и вспыхивает, разорвав мрак, первая солнечно-желтая искра — звезда.

Крепнут, наливаются уверенной силой аккорды — словно разгорающаяся жизнь, — гонят завесу мрака и небытия оранжевые, желтые, мерцающие звезды. И вот уже нет мглы — только сопротивляясь колеблются клочья сумрачно-серой завесы. И как восход солнца, как первый крик ребенка, пробивают плоскость, соединяясь в единое, радостные лучи-созвучия.

Победный пылающий свет льется с экрана. И, надвигаясь сквозь него, приближаются все резче и резче глубокие и чистые, как мироздание, глаза ребенка. Смеется музыка. Ослепительное сияние солнца пронизывает трепещущую завесу.

Так должен начаться этот фильм. Главный герой его — задумчивый, лобастый мальчуган Кешка Смородкин занят довольно странным на первый взгляд делом. С магнитофоном бродит он по шумным улицам, по стройкам, собирает, как в копилку, шумы и звуки. Зачем? Заглянем в дом Кешки...

*

Комната была опутана проводами. Они соединяли, перекрещиваясь над паркетом, телевизор с большим и древним радиоприемником, радиоприемник с магнитофоном и концертным проигрывателем. Провода сходились к большому динамику, стоящему на полу. Здесь же валялись технические журналы в пестрых обложках.

Кешка постоял посередине комнаты, оглядывая задумчиво сложные агрегаты. Потом он снял с подоконника, залитого солнцем, небольшую примулу в горшке, поставил ее в центре комнаты, у динамика. Осмотрел цветок очень внимательно в лупу, измерил его высоту линейкой.

Снял, подставив стул, со шкафа красный фонарь, подключил его к радиоприемнику. Потом выдвинул ящик шкафа, пошарил, не глядя достал лампу «синий свет» с никелированным рефлектором и подключил ее к магнитофону.

Опустил штору. В комнате стало темно. Только тонкий луч солнца, пробиваясь в щелку, уперся в лакированные черно-зеленые листья цветка.

Кешка защелкал выключателями — засветились таинственно желтые шкалы и зеленые индикаторы радиоприборов. Бросил красноватый луч фотофонарь. Скрестился с багровым темно-синий свет лампы. В их фокусе был цветок. Сильное радужное сияние хлынуло в темноту. Оно дрожало и переливалось.

Кешка лег животом на пол рядом с цветком. Закрыл глаза. Лицо его было сосредоточенным. Он вздохнул и — щелкнул последним выключателем.

Первым двинулся диск магнитофона.

Могучие голоса «Богатырской симфонии» Бородина прорвали тишину.

В них ворвалась, как хрустальное сияние, «Песня Сольвейг».

Ударил частушечный хор.

Заголосили саксофоны.

Комнату качнуло, как в шторме.

Ураган звуков, жестокая и странная какофония загремела, распирая стены.

Чисто-синий свет.

Чисто-алый свет.

Мешались.

Сосед за стеной — длинный, как жердь, тощий Козодоев (с ним мы еще встретимся) — перекосил рот, отставил в сторону рюмку — он завтракал пивом, раками и четвертинкой — и, выгнув хребет, полосатый в тигровой пижаме, заколотил руками в стену, беззвучно закричал.

Бросился к двери.

Во дворе появилась Кешкина мама с хозяйственной сумкой. Доброе, усталое лицо. Она глянула на окно, раздвинула собравшуюся у подъезда недоумевающую толпу — побежала.

Козодоев молотил кулаками в дверь на лестничной площадке и беззвучно разевал набитую стальными зубами пасть. Мама отодвинула его, толкнула дверь — она была незаперта. Метнулась в комнату.

Зазвенел разбитый фонарь, все погасло и смолкло. Слетела с треском сорванная штора. Солнце хлынуло в комнату.

Кешка лежал на полу, закрыв глаза, и улыбался. Козодоев поднял его за ухо, заорал:

— Безобразник! Житья нету! До каких же пор?

Глаза Кешки, широко раскрытые, смотрели непонимающе. Длинное лицо Козодоева с тяжелым небритым подбородком надвигалось на него, рычало.

— Оставьте ребенка! — тихо сказала мама, оглядывая комнату.

Козодоев шумно выдохнул, прошлепал тапками к двери. Обернулся.

— Ежели это не прекратится, я приму соответствующие меры! — пролаял он. — Тоже мне — художественная самодеятельность!

Он вышел.

— Я за дверь, а ты опять за свое? — сокрушенно и непонимающе сказал мама. — У людей дети как дети, а ты у меня — чистое наказание...

Не понимаю, чего тебе нужно? Чего ты хочешь?

Кешка долго смотрел на нее. Глаза у него были печальными, строгими и осуждающими. Он потрогал, как живое, цветок.

Тихо и упрямо сказал:

— Я хочу, чтобы все были добрыми... Даже товарищ Козодоев...

*

После неудачного «эксперимента» Кешка отправляется во Дворец пионеров, чтобы привлечь к своим опытам оркестр тамошнего ансамбля. Для начала ему удается записаться в ансамбль. Во Дворце пионеров Кешка знакомится с недоверчивой девочкой Наташей и открывает ей первой цель всех своих стремлений. Они встречаются за городом.

Огромный пустырь на далекой окраине города был абсолютно безлюден. Где-то далеко начинались кварталы новых домов. А здесь стояла только стеклянная коробка конечной станции метро. Рядом с нею пасся на привязи пестрый теленок.

На голой безобразной земле только кое-где зеленели клочки травы.

— Вот! — сказал Кешка, вынимая из-за пазухи жестянку из-под леденцов.

В коробочке лежала свернутая бумажка. Девочка осторожно взяла ее, развернула, повертела... Это была вырезка из журнала.

Это и есть тайна?

— Читай! — торжественно сказал Кешка.

— «Музыка и рост растений». Два индийских ученых — Сингх и Патриарх (Панниах, — поправил Кешка недовольно) сообщают об обнаруженном ими влиянии музыки на рост растений. По утрам вблизи мимоз они устраивали концерт продолжительностью в 25 минут. Во время исполнения музыкальных произведений ученые наблюдали в микроскоп процессы, совершавшиеся в протоплазме мимозы. Жизнедеятельность протоплазмы под влиянием музыки значительно усиливалась. Мимоза, вблизи которой исполнялась музыка, достигла высоты в полтора раза больше, чем без влияния музыки».

— И из-за этого ты меня позвал? — Она хотела уйти.

— Постой, — сказал Кешка, — ты просто ничего не поняла...

— Ну уж! — сказала девочка.

— Не спеши, — сказал Кешка, — этого еще никто не знает, но я тебе объясню...

Он потер нос, почесал затылок, сел на землю.

— Ну вот ваш ансамбль поет, играет... Сколько уже времени? Ну, спели вы, поиграли... Вам похлопали... А потом все расходятся по домам... Теперь скажи: какая от вас польза? Всем!

— Всем? — переспросила девочка. — Все радуются и всем приятно.

— Приятно! — сказал Кешка. — Приятно — это ерунда! Сегодня приятно, а завтра все уже забыто... Это что? Обыкновенная музыка!

— Вся, музыка — необыкновенная... — сказала девочка.

— Ох, и упрямая ты!

— Между прочим, меня зовут Наташей!

— А меня — Кешка!

Они церемонно поздоровались. Почти как взрослые. На них с интересом смотрел лопоухий теленок.

— Понимаешь, — сказал Кешка, — Я дома уже опыты проводил... Сти... му... лировал... Цветок в горшке... Даже в приемник его запихивал...

— Растет быстрее?!

— Вырастет! — убежденно сказал Кешка. — Мощности не хватает. Очень мне нужен ваш ансамбль. Очень, Наташа!

— Не понимаю, что ты хочешь?

— Я?

Кешка огляделся. Перед ним лежал лишайный пустырь.

— Погляди, — сказал он. — Разве так можно, чтобы пусто и некрасиво?.. Везде должно быть красиво! Я хочу, чтобы было красиво!

Он схватил ее за руку.

Они побежали по огромному пустырю. Два маленьких человечка. Остановились.

— Я тебе сейчас все покажу! — Кешка закрыл глаза. — Ты видишь?

— Там — теленок, здесь — пустырь! — хлопала ресницами Наташа.

— Да не так... Ты закрой глаза!

Она закрыла.

— Теперь видишь?

Красноватая тьма рассеивалась. Перед ними был все тот же пустырь, но не совсем тот. Все также стоял вдали теленок и недоуменно глядел на...

Каре оркестров и музыкантов, застывших как полк перед маршем.

Впереди, сжимая древко алого знамени, словно полководец перед боем, стоял Кешка.

Наташа рядом — с пионерским барабаном, мальчик — с золотым горном.

За ними развернулся в колонну весь ансамблевый оркестр.

По флангам пионерского ансамбля стояли удивительные оркестры.

В одной колонне были только трубачи.

Тысяча трубачей.

В другой — только скрипачи.

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

*

*

Содержание