Выпуск № 11 (324) | 1965

Гитарист в черном, опустив голову, смотрел на гитару, лежавшую у его ног.

Кешка поднял гитару и протянул ему.

Парень грустно покачал головой, ущипнул струны.

Вместо аккорда послышалось змеиное шипение и вздох.

Рядом еле слышно всхлипнули.

Девушка в черном подняла залитое слезами лицо.

Ветер вырвал из ее рук ноты и понес их, белые, как подбитые голуби, в ущелье улицы.

Кешка бросился за ними. Он бежал долго, ловил их, но они улетели.

На широкой, пустой площади сидел симфонический оркестр. Дирижер грустно дирижировал палочкой. «Си-бемоль, ми-бемоль, фа...» — негромко хором скандировали музыканты, глядя на палочку.

Белым пламенем беззвучно и дымно горел огромный костер из виолончелей и скрипок. Лежали изуродованные инструменты.

Кешка испуганно застыл, раскрыв глаза. «Си-бемоль, ми-бемоль...» — скандировали музыканты, переворачивая листы нот.

Ветер сорвал их и понес дальше.

Кешка побежал.

Птица сидела на ветви.

Она раскрыла крылья и попыталась запеть.

Но из горла вырвалось кваканье лягушки.

Глаза Кешки, измученные и страдающие, отшатнулись.

...На черном, мокром асфальте без музыки танцевала балетная пара.

Она кружилась беззвучно и мрачно.

Глаза Кешки отшатнулись.

...На высоком постаменте стоял сверкающий концертный рояль. Сильные пальцы бегали по клавишам.

Они не звучали.

Старик во фраке, с львиной гривой опустил голову.

Козодоев, стоявший рядом с блестящим топором палача, ухмыльнулся, подняв топор.

— Стойте! — закричал Кешка, — Стойте!

— Пусть... — сказал старик. — Разве ты не знаешь? Музыка умерла...

Козодоев опустил топор.

— Не хочу! Не хочу! Не надо! — яростно закричал Кешка...

...Из тумана выплыли и утвердились знакомые очертания комнаты. Ярко играло утреннее солнце. «Начинаем утреннюю гимнастику!» — бодро сказало радио. И грянул марш.

Кешка облегченно вздохнул, бросился к радио. Настроил его.

Стирая сон, провел рукой по лицу. Закричал — запел:

«На зарядку, на зарядку!» Прислушался сам к себе, засмеялся. Затанцевал по комнате. Бросился к окну, наслаждаясь пением.

Уставился на магнитофон. Лента, закончившись, шуршала на вращающемся диске.

Кешка выключил магнитофон. Подбежал к стене. Приложил ухо.

— Спит... — сказал он с ненавистью. — Колдун!

*

Когда ранним утром Кешка с авоськой, в которой лежали пустые молочные бутылки, вышел на лестничную площадку, первый, кого он увидел, был Козодоев. С обмотанной головой, в пижаме и поверх нее пальто, он храпел, сидя на ступеньках и прижавшись к батарее парового отопления.

Кешка постоял, осторожно тронул его пальцем.

— А? Что? — вскинулся Козодоев. — Что надо?!

— Почему вы здесь спите? — недоуменно спросил Кешка.

— Не твое поросячье дело! — сказал Козодоев и повел пальцем, следя за ним глазами.

— С вами что-нибудь случилось? — спросил с надеждой Кешка.

— Ничего со мной не случилось! — сказал Козодоев. — Просто вышел... Свежим воздухом подышал...

Он вошел к себе и хлопнул дверью.

Кешка вздохнул:

— Не перековался!

Он вернулся в свою комнату. Полез под кровать.

Товарищ Козодоев стоял в своей комнате и, склонив голову, прислушивался.

— Не звучит! — радостно сказал он. — Мерещилось, — и... завальсировал по комнате, запел довольно приятным ликующим баритоном: «В парке Чаир распускаются розы, в парке Чаир сотни тысяч цветов...»

— Помогло! — изумленно сказал Кешка под кроватью, вытащил из дыры провода и наушники, заложил дыру кирпичом...

*

Улицы шелестели шинами троллейбусов, фыркали автомоторами. Кешка бежал по тротуару, прыгая с ноги на ногу, — в руках авоська с молочными бутылками и батоном.

У стеклянной коробки нового магазина — на

забеленных изнутри стенах было написано «Ремонт», рабочие сбрасывали из грузовиков швеллер, листы жести.

Падая на тротуар, куски металла столкнулись, звеня, родили странное мелодическое звучание.

Кешка замер, прислушался сам к себе, присев, ударил по металлу камнем; металл запел, Кешка просвистел созвучие.

Рядом с грохотом ударили перфораторы. Рабочие ломали асфальт.

Кешка поморщился, пошел через улицу, остановился, задумавшись.

Сквозь шум пробилось знакомое созвучие.

Мимо гремя, скрежеща двигались машины. Свистел постовой. Кешка промурлыкал песенку. Но это была не та песенка. Он подумал, поглядел на авоську, отщипнул от батона мякиш, скатал в ладонях два шарика и заткнул ими уши.

Мир погружался в тишину.

Кешка даже пожмурился от удовольствия.

Беззвучно проплыл мимо толстый и важный троллейбус, беззвучно свистнул, надувая щеки, милиционер, беззвучно проехал гигантский грузовоз со стеновой панелью в кассете.

Мир погрузился в молчание.

Все было готово к исполнению.

Глаза Кешки заискрились смехом.

Он повесил авоську на столбик островка безопасности, нахмурился, сосредоточился и поднял руки.

Он указал на троллейбус.

Тот низким бархатным басом начал мелодию.

Взмах руки...

Песню — и узнаваемую и неизмеримо окрепшую — начала петь улица, весь мир.

Нежно и тонко, как флейта, ее приподняли две разговаривающие девушки.

Поддержал шедший через улицу солидный человек с портфелем.

Уточнил раскрывший рот постовой милиционер.

Хрустальным, мелодичным звоном электронного инструмента уточнил молот рабочего, дробящего камень.

Кешка поднял голову.

Над ним висели, как струны, троллейбусные провода...

Он взмахнул рукой, и они отозвались контрабасно, рояльно и арфно.

И их поддержали басами окутанные дымом, гигантские, как слоны, «Мазы».

Мелодия крепла, играла, как кристалл, росла Милиционер недоуменно смотрел на странного мальчика — потертые вельветовые шортики, рыжий ежик, — который, стоя посредине улицы и закрыв глаза, дирижировал невидимым оркестром.

Беззвучно, образуя пробку, останавливались машины. Из них глазели и что-то беззвучно кричали любопытные. Кешка поднял руки и энергично, собирая в единое разноголосно звучавший мир, приподнял песню...

Милиционер постучал регулировочным жезлом по его плечу. Что-то сказал, открыв рот. Но вместо голоса прозвучала труба, поющая все ту же песню. Кешка одобрительно поблагодарил его кивком и повернулся...

Через всю улицу ехали в коляске близнецы.

Вероятно, они ревели.

Но вместо рева нежно звенела та же мелодия.

...А потом милиционер и Кешка стояли на тротуаре.

Кешка вынул из уха шарик.

Гул, шум, грохот улицы вошел в него.

— Ты же мальчик... А нарушаешь... — сказал милиционер.

— Я не нарушаю... — тихо и упрямо сказал Кешка. — Я слушаю музыку...

— Слушать музыку нужно в специально отведенных местах... — строго сказал милиционер. — И откуда здесь музыка?

— А вы разве не слышите?

— Я слышу то, что положено слышать...

— Они поют! — сказал Кешка счастливо.

— Кто!?

— Все!

Кешка взмахнул руками.

И улица сквозь шум отозвалась знакомой музыкой.

Хотя вскоре Кешка понял, что музыка нужна и хороша сама по себе, стремление использовать ее в конкретных целях, стремление улучшить при ее помощи этот мир не исчезло.

В гастрольной поездке ансамбля пионеров по стране окрепла его дружба с ребятами. В одном из колхозов однажды ночью ансамбль вышел на поле и долго играл над ростками свеклы, «стимулируя» их рост. Ночной сторож с перепугу начал палить в небо. Ансамбль разбежался. Вывихнув ногу, Кешка попал в сельскую больницу.

Полная докторша стояла у кровати Кешки и накапывала в мензурку лекарство. Он с интересом следил за нею.

— Теть... — сказал он. — Вы смелая?

— А что?

— Давайте с вами всех больных лечить по-новому.

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

*

*

Содержание