Выпуск № 10 (323) | 1965 - страница 24

объединивший будущих, участников трагедии смутным чувством трепета перед неотвратимой судьбой.

В квинтете, словно в эмбрионе, заключены идея и образно-эмоциональный строй картины в спальне графини. Звеньями, связывающими эти далеко находящиеся одна от другой сцены, являются общность психологического содержания музыки, интонационно-тематическое единство и единство выразительных гармонических комплексов, наконец, — одна и та же тональность fis-moll. Но если квинтет — одно статическое состояние, впервые приковавшее героев друг к другу смутным предчувствием гибели, если это музыка, лишенная внешне выраженной действенности и тематического развития (навязчиво и упрямо повторяется лишь одна интонация, связанная с темой трех карт), то четвертая картина — грандиозная симфония противоречивых человеческих чувств, острое столкновение страстей, напряженнейшее действие, неотвратимо ведущее Германа, графиню и Лизу к катастрофе и гибели.

Картину в спальне открывает симфоническое вступление. Фоном для развития его мелодических мыслей служит колкий, монотонно жужжащий, как тревожно однообразный звон в ушах, шорох альтов, беспрестанно повторяющих короткий мотив, в котором легко узнать трансформированную интонацию квинтета «Мне страшно», связанную в свою очередь с темой обреченности, роковой тайны трех карт. Гнетущее чувство усиливают таинственные зловещие pizzicati контрабасов на рр, выросшие из темы графини.

Впечатление жуткой, мрачно настороженной тишины. Время как будто остановилось. Все наэлектризовано атмосферой ожидания какой-то неотвратимой катастрофы.

На фоне тем альтов и контрабасов зарождается страстно-печальное звучание скрипок и виолончелей; под дымкой сурдин льется мелодия, близко связанная и с темой любви, и с экспрессивным ариозо Лизы «Откуда эти слезы». Но в ней уже нет ни страстной озаренности темы любви, ни светлой восторженности ариозо. Мелодия звучит вначале как тяжелый, печальный вздох, доходя в кульминациях (их две) до острого выражения скорби, обреченности «Где вступает насилие, там любовь надрывно, порывисто пытается вспыхнуть в атмосфере борьбы, но жизненные силы стынут и человек гибнет»¹.

Вступление к четвертой картине, картине, почти целиком обращенной к внутреннему миру Германа, — первый шаг его погружения в эту атмосферу острой психологической неустойчивости, смятения чувств, подсознательной, смутной тревоги.

Сама композиция вступления гениально подчеркивает это. Необычайной длительности нарастание неустойчивых доминантовых гармоний (упорно вдалбливаемый альтами звук cis придает им особую напряженность). Дважды подымающаяся и сникающая мелодическая волна скорбной темы скрипок и виолончелей. Органическое соединение в непрерывном потоке экспрессивного звучания струнного квинтета разнородных тем (словно противоречивых мыслей в психике Германа): жуткого остинато альтов, заставляющего вспомнить мотив «Мне страшно» и тему трех карт; зловещих шагов старухи графини в басовых pizzicati (трансформированная тема графини); скорбной темы скрипок и виолончелей, напоминающей — но только напоминающей — уже больному сознанию Германа образ Лизы.

В середине вступления, когда сникла первая мелодическая волна у скрипок и виолончелей, когда вновь в настороженной тишине закружились ostinato альтов и раздались шаги старухи (pizzicati басов), предваряя новый, еще более скорбный взлет лирической темы, подымается занавес. Спальня графини, освещенная лампадами. На замирающих вздохах лирической темы (в своем развитии она все более утверждается как главный лейтмотив сцены) в спальню через потаенную дверь входит Герман. Он осматривает комнату. Затем на той же гаснущей лирической теме — короткие, беспокойно отрывистые первые фразы Германа:

— Все так, как мне она сказала... (Пауза.)
Что же? (Пауза.)
Боюсь я, что ли? (Пауза.)
Нет! (Пауза.) Так, решено, я выведаю тайну
у старухи! (Задумывается. Большая пауза.)

Вновь проходят обрывки безнадежно печальной темы, но теперь уже не у скрипок и виолончелей, а в зловещих тембрах кларнетов и фаготов; в больном воображении Германа словно начинает происходить подмена образа Лизы загадочным образом старухи. Вдруг все исчезло. Бьется только беспокойный пульс альтов. На застывшей гармонии тех же тембров кларнетов и фаготов звучит тревожный вопрос Германа:

— А если тайны нет?
И это все пустой лишь бред
Моей больной души?

Ему почудился чей-то тихий, печальный вздох. Герман направляется к дверям комнаты Лизы. Часы на камине бьют полночь. И снова в тишине ночи закружился неотвязный мотив альтов, снова, но еще более страстно и экзальтированно полилась скорбная тема у струнных.

Дважды тихо и повелительно прозвучали шаги старухи как грозный стук рока. На кратчайшее мгно-

_________

¹ Определение Б. Асафьевым драматической идеи «Пиковой дамы». Чайковский. «Советская музыка» № 5–6, 1940.

венье все замерло. Герман в оцепенении остановился перед портретом молодой графини, пораженный ее красотой.

— А вот она, «Венерою Московской»! —

эта фраза произносится прерывистым, возбужденным говорком на оркестровых паузах.

И в тот же миг на фоне беспокойно пульсирующих триолей (характерная интонация «Мне страшно» — трех карт — передана здесь фаготам и контрабасам с их еще более зловещими тембрами) из груди Германа как будто разом вылились все накопившиеся чувства и мысли; в нервном вдохновении полилась мелодия, подхваченная страстным звучанием струнных.

— Мне ль от тебя, тебе ли от меня, но чувствую,
Что одному из нас погибнуть от другого!

Впервые в сцене на этих словах скорбно-лирический лейтмотив переходит в вокальную партию Германа. Теперь, именно на этих словах обращения к портрету графини, уже совершенно определенно выясняется его драматургический смысл. Если вначале лейтмотив, выросший из темы любви и мелодии ариозо «Откуда эти слезы», звучал как скорбное воспоминание о любви к Лизе, то в своем развитии, изменении, а часто — в искажении он, отражая огромное смятение психики Германа, все чаще и чаще связывается с образом старухи, с мыслями Германа о картах, о богатстве, о смерти. С гениальным мастерством Чайковский объединяет в этом лейтмотиве в самых различных сочетаниях характерные интонации и оркестровые тембры образов-тем любви, ариозо Лизы, графини, трех карт, но в конечном счете придает ему значение темы рока — главной темы четвертой картины, — железными узами связавшего судьбы Германа и графини и ведущего их обоих к гибели.

В момент, когда Герман в нервном возбуждении произносит свои первые фразы, обращенные к портрету молодой графини, тема рока соединяет в себе интонации тем любви и ариозо Лизы (в голосе и оркестре — на словах «Какой-то тайной силой с тобой я связан роком») с видоизмененным мотивом трех карт (в оркестре — на словах «одному из нас погибнуть от другого!»), который явственно ощущался еще в первых проведениях темы рока в начале картины: нисходящая секвенция второй половины этой темы почти буквально совпадает с характерными нисходящими интонациями трех карт («три карты, три карты, три карты!»). Но в эпизоде с портретом молодой графини сближение благодаря пунктированному ритму и острой акцентуации еще большее. И в то же время эмоциональное содержание, образный строй музыки с необычайной силой вновь заставляют вспомнить о Лизе. В психологической «двухплановости» музыки заключен своеобразный драматургический контрапункт: в то время как Герман, застывший у портрета графини, исполнен решимости начать поединок со старухой за обладание тайной трех карт («одному из нас погибнуть от другого!)», в острой ниспадающей секвенции струнных слышится страстная мольба о пощаде, словно звучит голос Лизы, пытающейся остановить Германа.

«Голос страстной мольбы» — едва ли не последнее острое воспоминание о любви, о Лизе, мелькнувшее в уже охваченном совсем другой идеей сознании Германа, — постепенно угасает, растворяясь в триолях фаготов и контрабасов. На оркестровой паузе, как стон души, раздаются слова Германа, вновь обращенные к портрету:

— Гляжу я на тебя и ненавижу, а насмотреться вдоволь не могу!

Образ графини непрестанно двоится в болезненном и возбужденном воображении Германа. Если портрет молодой красавицы вызывает в нем проблески воспоминаний о любви к Лизе, то образ старухи, встречи с которой Герман так страстно ждет и так страшится, тотчас ассоциируется в его сознании с мыслями о картах, о богатстве и смерти. В тот миг, когда Герман всматривается в прекрасные черты портрета «Венеры Московской», вновь зловещим шепотом заговорили альты и виолончели, и в мрачных тембрах кларнетов, фаготов и контрабасов послышались шаги старухи: чудесная красавица мгновенно превратилась в уродливое существо, уставившее с портрета на Германа свой взгляд. Впервые в картине здесь появляется в основном своем виде острая, колючая тема графини — восходящая секвенция с жестким, упорно стучащим ритмом.

Для Германа это и образ старой графини, и навязчивая идея роковой тайны трех карт, и сама смерть, страх перед которой сковывает его волю, доводит до безумия. Этот ужас и одновременно жажда постигнуть манящую тайну графини, тайну трех карт, тайну богатства выражены в отчаянном вопле Германа: «Бежать хотел бы прочь...»

С поразительной точностью музыкальная декламация отражает растущую болезненную возбужденность психики Германа. Достаточно сравнить только что приведенную фразу со сходными интонациями слов, предшествующих ей (перед появлением в оркестре темы графини).

Но в развитии музыкальной декламации важно почувствовать и другое. Чем упорнее Германом овладевает страсть выведать у графини тайну карточного выигрыша, чем больше он страшится гибели, связанной с этой тайной, тем явственней не только в оркестре, но и в интонациях мелодического речитатива Германа слышны тематические обороты, ассо-

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Содержание