Из военной летописи

В. Богданов-Березовский

ЖИВАЯ ЛЕГЕНДА

Чем дальше уходит в прошлое девятисотдневная героическая оборона Ленинграда, зажатого в железные тиски вражеской блокады, чем меньше среди нас остается ее участников и очевидцев, тем сильнее растет интерес к минувшим событиям, тем горячее становится тяга к их познанию и объективной оценке. Спадают внешние покровы злободневности, и все ярче выступает непреходящая идейная и моральная сущность пережитого.

Я убежден, что тема героической обороны Ленинграда во всех видах искусства (и не только нашего, но и других стран и народов) с годами приобретет значение «вечной темы», какими для искусства предшествующих веков были темы героических античных мифов — о Прометее, Персее, Геракле, Антее. Приобретет и уже приобретает значение великой легенды, вселяющей в людей уверенность в своих силах, облагораживающей, очищающей их помыслы и устремления. Только истоки ее — не в глубинах фантазии народа или отдельного художника, а в самой действительности. И бытие этой легенды — достоверной и живой — началось.

Разумеется, далеко не все, созданное в ту незабываемую эпоху, может претендовать на значение ее художественной документации, на раскрытие во всей полноте ее величия и красоты. Выполнение такой задачи посильно лишь художникам огромной проницательности, исключительной глубины мышления и силы творческого выражения. Естественно, что таких произведений немного. Но они есть.

Общепризнано, что прославленная Седьмая (Ленинградская) симфония Дмитрия Шостаковича — самый крупный и самый волнующий музыкальный документ эпохи Великой Отечественной войны. Она обошла все симфонические эстрады мира. И недаром продолжает жить через четверть века после создания не только в своем «чистом» виде, но и на экране, и на балетной сцене. А тогда, в годы войны, ее воздействие, страстно публицистическое, подлинно агитационное, выходило далеко за пределы музыкального впечатления (хотя бы и исключительного) и могло быть приравнено к захвату крупных и важных вражеских плацдармов.

Две с половиной части симфонии Шостаковича созданы в осажденном Ленинграде. Закончена она была в ноябре 1941 года в Куйбышеве.

Хорошо помню, как в середине сентября, когда ежедневно свирепствовали бомбежки и уже начинались спорадические, но методичные обстрелы города из дальнобойных орудий, небольшая группа композиторов собралась на квартире автора. Было это на улице Скороходова на Петроградской стороне, в верхнем этаже пятиэтажного дома.

С удивительной проникновенностью играл нам свое новое произведение Шостакович. Он не только полнее передавал все «комплексно-тембровое» звучание сложной партитуры, чем это можно было бы ожидать, учитывая отсутствие клавира. Он раскрывал нам концепцию еще не завершенной симфонии с такой силой, что возникало ясное представление и о замысле целого и — во всей конкретности — о его окончательном воплощении. Чувствовалось: это исповедь сердца, рассказ о непосредственно в данную минуту переживаемом. И едва ли я ошибусь, если скажу, что для всех нас (меня, Юрия Кочурова, Гавриила Попова) это первое прослушивание было и ярче и сильнее, нежели многие последующие оркестровые исполнения. Мы понимали, что присутствуем при рождении чего-то очень значительного, запечатлевшего самое существенное из окружающей нас действительности. Симфония воспринималась как своеобразный символ социалистического строя, его живительного воздействия на художника.

_________

Автор статьи — композитор и музыковед Валериан Михайлович Богданов-Березовский провел все время осады в блокированном Ленинграде. С октября 1941 года по сентябрь 1944 года он возглавлял Ленинградский Союз композиторов. За эти годы написал симфонический триптих «Летчики», Сонату для фортепиано, Концерт для скрипки с оркестром и оставшуюся незаконченной оперу «Ленинградцы».

Возвращаясь, мы видели из окон трамвая клубы дыма и зарево над гаванью — след разрушительной «работы» фашистских воздушных разбойников. Переполненные впечатлением от только что прослушанного, мы особенно остро ощутили взаимоисключающую противоположность двух идеологий, столкнувшихся в смертельной схватке, — фашизма, несущего с собою смерть, подавление человеческого достоинства, и социализма, олицетворяющего исторический прогресс, торжество культуры, расцвет мысли богато и разносторонне развитой свободной личности...

Шел первый месяц осады; все ее долгие, никакими словами не передаваемые ужасы были еще впереди. Начинался голод, но до его страшного апогея, который пришелся на январь-февраль 1942 года, когда на лестницах жилых домов, в подворотнях и прямо на мостовых лежали «забальзамированные» морозом трупы, было еще далеко. Каждый день тяжелые артиллерийские снаряды выхватывали куски из каменной плоти домов, оставляя зияющие рваные дыры, фугасные бомбы проламывали стены. Идя по битому стеклу, мы видели свисающие балки (издали похожие на рассыпанные коробки спичек, а при приближении зловеще обнажающие, словно вывернутые наизнанку, комнатные интерьеры), слышали глухой звук кирок и лопат спасательных бригад, откапывающих из-под обломков жертвы очередного налета. Каждое утро появлялись все новые и новые кровоточащие раны города, и их было много. Месяцы спустя они стали повсеместны и неисчислимы.

Потом, когда не стало ни света, ни воды, начались пожары. Зажженные от неисправной печурки-времянки, от спички, выпавшей из ослабевшей руки, горели семиэтажные дома. Горели сутками, перебрасывая пламя с площадки на площадку. От жара таял лежащий глубокими пластами снег, и ручьи, как черные слезы, растекались по улицам города-бойца. Помню многосуточный пожар Гостиного двора на Невском, превративший это огромное здание в гигантский факел, освещавший центральный квартал города...

Ушли на фронт и не вернулись ленинградцы — талантливый композитор Виктор Томилин, убитый на страшном «пятачке» под Невской Дубровкой¹; юный Вениамин Флейшман, аспирант консерватории по классу Д. Шостаковича, автор оригинальной оперы «Скрипка Ротшильда»; Александр Цурмилин, морской офицер, отлично владевший немецким языком, заброшенный в тыл врага и погибший; высокоодаренный пианист Андрей Бицкий, ученик М. Н. Бариновой, ставший летчиком; молодой музыковед Николай Шастин и еще многие. Их подвиг навечно останется в памяти народной.

Но вполне справедливо если не приравнять, то вплотную приблизить к этому подвигу мужество тех, кто жил и работал в самом городе-герое, городе-фронте. Здесь тоже проявлялся подлинный героизм, не было ни грана пассивности, непротивления трудностям, становившимся порой почти непреодолимыми. Наоборот. Смерть, если приходила, — обрывала ни на миг не прекращавшуюся борьбу.

От истощения и воспаления легких умер долго лежавший в своей маленькой, почти неотапливаемой комнате один из музыковедов старшего поколения, боевой музыкант-публицист Николай Петрович Малков. До последних дней жизни он работал над монографией об Антоне Рубинштейне. На посту пожарного команды ПВХО в чердачном помещении Союза композиторов, находившегося тогда на улице Зодчего Росси, скончался очень скромный человек, страстно влюбленный в свою профессию, композитор Николай Александрович Малаховский.

*

Мне вспоминается последняя встреча с Борисом Григорьевичем Гольцем, единственным «штатским» членом композиторской группы Пубалта², находившейся на казарменном положении в Военно-морском училище им. Фрунзе и выпускавшей одну за другой боевые флотские песни. Неузнаваемо похудевший, в какой-то длиннополой извозчичьей шубе, спасавшей его от царивших в ту зиму лютых морозов, он разговаривал со мной слабым голосом, восхищаясь товарищами, продолжающими, как он выразился, «делать невозможное», то есть творчески работать. И... сам делился планами создания симфонической поэмы «Наш Ленинград». А через неделю Гольца нашли бездыханным в его городской квартире на проспекте Майорова.

А можно ли забыть директора Института театра и музыки, старого большевика и пролетарского поэта Алексея Ивановича Маширова, и тот добродушный юмор, свидетельствовавший об удивительной силе духа, с которым он за какой-нибудь час до последнего вздоха подтрунивал над своей неправдоподобной худобой? Или композитора Юлию Лазаревну Вейсберг, вдову Андрея Николаевича Римского-Корсакова, которая, упав на мостовую Суворовского проспекта, больше не поднялась? К сожалению, этот трагический перечень легко продолжить.

Элементарных условий творчества не существовало. И композиторы натренировались обходиться

_________

¹ Здесь публикуется его «Песня народного ополчения».

² Так называлось Политическое управление Краснознаменного Балтийского флота.

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Из военной летописи

В. Богданов-Березовский

ЖИВАЯ ЛЕГЕНДА

*

Содержание