Выпуск № 3 (316) | 1965 - страница 67

первые такты советского гимна. Оказывается, волнение, которое было до этого, — еще не волнение. Только сейчас стало совершенно ясно, что нам вселл предстоит: раздвинется чужой занавес и откроет сцену с нашими декорациями, с нашим хором, с нашими солистами...

Загорается сигнал. Режиссер, ведущий спектакль, медленно поднимает руку к пульту. Занавес дрогнул. Зал аплодирует декорациям Федоровского. Мы — не дышим: сейчас раздадутся первые реплики. Идет пролог. Сразу взят хороший темп, чувствуется нервный подъем. И вот настала последняя тягучая, печальная нота — тишина. Мы знаем, что занавес задвинулся, а в зале — никакого движения. «Провалились», — пронеслась в голове ужасная мысль. У всех застывшие, напряженные лица. Волнение «смыло» с них грим, и уже нет ни Годунова, ни Юродивого, ни Щелкалова, ни Самозванца, ни Пимена, а есть встревоженный Петров, Масленников, Мазурок, Ивановский, Решетин...

И вдруг раздался взрыв — это зрители, пережившие нечто вроде шока (как потом говорили капельдинеры), пришли в себя и разразились бурными овациями.

Мы вздохнули. Спектакль продолжается... Я тихо вхожу в зал. Вижу Успенский собор и ярко-красную дорожку, бегущую к рампе, белоснежных рынд и Ивана Петрова в полном облачении царя Бориса, держащего в руках скипетр и державу. От волнения я плохо слышу, как он поет, но зато хорошо вижу вокруг сосредоточенные лица. Быть заинтересованным слушателем — это совсем не легко. Не легко сидеть в зале, петь про себя все партии и все равно знать: что бы ни случилось — помочь нельзя. Я бы даже сказала, что на сцене легче. Там человек занят делом. А здесь только одно — волнение. Я снова бегу за кулисы: как там, все в порядке? Реакция зрительного зала постепенно все больше подчиняется тому, что происходит на сцене. Гремят аплодисменты после «Кельи», гремят после «сцены с курантами», «Василия Блаженного»... и превращаются в сплошной гул после «Грановитой палаты». А я стою в зале, потрясенная не приемом, а самим спектаклем, и думаю о том, почему мы в Москве как-то не замечали все это? Действительно, стоит на афише «Борис Годунов» — не твой спектакль: и тебе мало до него дела, а это — откровение...

Наутро, хотя мы вернулись из театра далеко за полночь, всех участников гастролей подняла на

моги мысль о газетах. 400 человек бросились к киоскам... Успех, грандиозный успех!

Кончилось волнение за наш дебют, началось беспокойство по поводу «Пиковой дамы». Опере Чайковского раньше в Италии не везло. Мы должны доказать, что это шедевр. Участникам премьеры — Г. Вишневской, З. Анджапаридзе, И. Архиповой и В. Левко — это удается. Мы — В. Ивановский, К. Леонова и я — обязаны удержать это мнение в восприятии впечатлительной итальянской публики.

Еще труднее «Война и мир» — современная опера с большим числом участников и обилием картин, — как-то будет принята она в Милане? Впервые познакомить с ней миланцев выпала честь Ю. Мазуроку, А. Ведерникову, А. Масленникову, В. Петрову, И. Архиповой, В. Клепацкой, П. Лисициану, мне и другим нашим артистам.

Наутро после спектакля газеты, восторженно отзываясь о музыке Прокофьева, отмечают, что его опера поставила мировой рекорд по количеству действующих лиц, а про спектакль говорят, что он поражает человеческим ансамблем...

Гастроли заканчиваются «Князем Игорем». Когда в Москве складывались наши театральные «пожитки», все, кто имел к этому отношение, отмахивались от громоздкого и тяжелого рулона, который Иосиф Михайлович Туманов терпеливо пододвигал к итальянскому багажу. В конце концов рулон поехал в Милан, но энтузиазма он ни у кого не вызывал, и все продолжали потихоньку ругать эту нескладную и далеко не ручную кладь.

Но вот подошло 19 ноября. Вся труппа вызвана -в театр. Закончился «Князь Игорь». Вышли на последний поклон исполнители. Занавес задвинулся. Зал аплодирует. На сцену выходят все 400 человек. Мы стоим рядами, которые расположены амфитеатром, отделенные друг от друга занавесами. Поднимается первый занавес — и публика восторженно приветствует солистов. Второй занавес — хор. Третий — балет. Четвертый — постановочная часть. А сзади, за всеми рядами, занавес Большого театра — это его вез из Москвы Туманов. С каждым новым занавесом нарастал шквал оваций. Зал гудел.

Перед глазами мелькало... Оказывается, зрителю мало было аплодисментов. Темпераментным итальянцам нужны были более энергичные действия. И вот женщины размахивают меховыми палантинами, мужчины — пиджаками. Веера, программы, платки, цветы — уже не в счет. Когда прожектор осветил занавес с гербом Советского Союза, зал уже сотря-сался от гула. Кто-то залезает на кресла. Люди перегибаются через барьеры лож и ярусов... Двадцать семь минут длились овации... семнадцать раз поднимался занавес «Ла Скала», семнадцать раз труппа театра прощалась с миланцами. Потом наш главный инженер сцены Е. Надский говорил, что еще никогда он не нажимал кнопки для поднятия занавеса с таким удовольствием. «Нажал — взрыв восторга! Еще нажал — опять взрыв!»

А мы стоим перед нашим занавесом и понимаем, что аплодируют не просто Большому театру, а Москве. А за границей это слово значит гораздо больше, чем мы можем себе представить...

*

А. Масленников

Свои впечатления о миланских гастролях мне невольно хочется начать с одного, не очень лестного для нас, сопоставления: на спортивную олимпиаду в Токио, которая проводится раз в четыре года, приехало сто наших журналистов, а на гастролях Большого в Милане присутствовал... один. Да и то не до конца. Видимо, и его и газету, от которой он был аккредитован, все происходившее в Милане не очень интересовало... Жаль... Особенно потому, что корреспонденты чуть ли не всех газет мира съехались в Милан. Они ходили с портативными пишущими машинками и магнитофонами, печатая репортажи прямо в антрактах и беря интервью у зрителей после спектаклей. Среди массы «набрасывающихся» на нас операторов, журналистов, репортеров не было только представителей советской прессы. Невольно подумалось: ведь, что если бы не Дорошевич, мы бы так ничего и не узнали об атмосфере первого выступления Шаляпина на сцене «Ла Скала» в опере Бойто «Мефистофель».

Но все-таки мы были в Милане, репетировали, волновались, выходили на сцену, пели спектакли и, кажется, в чем-то убедили не только самих себя, но и публику «Ла Скала». Ее нельзя назвать итальянской, потому что зал был интернациональный. Не только меломаны Европы, но и Америки заполняли театр «на спектаклях Москвы».

Конечно, после гастролей на многочисленных встречах нас чаще всего спрашивали: «А как это было?» и «Что вы чувствовали?» Рассказать об этом проще всего за себя самого: тут уже не ошибешься и никому ничего не припишешь...

Мы прилетели в Милан днем 22 октября. Репетиции начались на следующий день. Тогда-то мы и почувствовали утомление: сказывались разница во времени и напряженный ритм подготовительной ра-

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

*

А. Масленников

Содержание