того композитора и пианиста, имя которого неразрывно связано с «Благородными и сентиментальными вальсами» А. Казелла, многие годы бывшего одним из лучших друзей и интерпретаторов Равеля; Ж. Феврие, ученика Лонг, унаследовавшего от нее глубокое понимание стиля композитора, что позволило ему стать превосходным исполнителем Концерта для левой руки; Б. Микеланджели, прославившегося своей трактовкой Соль-мажорного концерта и других сочинений.

Равель в советском исполнительстве — особая тема, заслуживающая специального рассмотрения. Предоставим возможность высказаться об этом некоторым нашим крупнейшим пианистам.

Одним из первых, кто наряду с Е. Бекман-Щербиной раскрыл нашему слушателю красоты искусства Равеля, одним из самых тонких и вдохновенных его интерпретаторов, был Генрих Густавович Нейгауз.

Старшему поколению любителей музыки памятна его поэтичнейшая трактовка Сонатины, двухручного переложения цикла «Матушка-гусыня». Любопытно, что наряду, с сольными пьесами Равеля Нейгауз в молодые годы с успехом играл в концертах и транскрипции его симфонических партитур.

«Равель очень трудный автор, — говорил Нейгауз¹,— трудный своей фактурой, пианистическим письмом. В то же время это автор, идеально постигнувший природу фортепиано, тонко выявляющий все явные и скрытые возможности инструмента. Одна из самых важных задач, возникающих перед пианистом при работе над Равелем, — подчеркнуть оркестровый колорит его фортепианной музыки. Нашим молодым исполнителям необходимо по возможности чаще слушать его произведения в симфонических концертах.

Нередко приходилось, да и сейчас приходится, сталкиваться с тем, что Равеля называют импрессионистом. Вряд ли это правильно. Импрессионизм — слишком узкий термин для художника, ощущающего природу во всем многообразии ее форм и состояний, для художника с философской направленностью мышления. А Равель был именно таким художником...»

С. Рихтер: «Больше всего люблю у Равеля Форлану и «Виселицу». Произведения эти поистине гениальны. Чем меня пленяет Равель? Яркой декоративностью и сочностью красок, богатейшей экзотикой, благоуханным и пряным звуковым колоритом — тем, что можно было бы назвать "гогеновским" мировоззрением в музыкальном искусстве. Очарован всем этим с юношеских лет...

И вот что еще важно: Равель всегда глубоко человечен. Во всем он гуманист и жизнелюб, даже в трагедийных пьесах. Это светлое, доброе, ласковое в искусстве Равеля делает его одним из самых дорогих мне композиторов. Его произведения слишком динамичны, темпераментны, чтобы быть типично импрессионистскими, и слишком многоцветны, красочны, колоритны, чтобы совсем не быть ими. В конце концов не так существенно, как их именовать: Главное — это очень хорошая музыка...»

Э. Гилельс: «В молодые годы, лет пятнадцати-шестнадцати, довелось мне однажды услышать Токкату из "Гробницы Куперена". Произведение настолько ошеломило меня, настолько поразило воображение, что ночью я буквально не мог сомкнуть глаз. Музыка Токкаты неотступно преследовала, теснилась в голове, звучала вокруг меня. На следующий день я достал ноты (они в те времена были большой редкостью) и от руки переписал их. Через некоторое время я принес Токкату в класс Генриха Густавовича...» (Нейгауз резюмирует этот эпизод следующими словами: «Такого эффектного, блестящего и совершенного исполнения равелевской Токкаты, как у Гилельса, мне никогда и ни у кого не приходилось слышать».)

«...Равель — счастливое имя для французской музыки, — продолжает Гилельс, — его искусство и согревает и облагораживает. Подкупает несравненное мастерство композитора: то, что написано им для симфонического оркестра — "симфонично", то, что предназначено человеческому голосу, — "вокально" по самой своей природе; то, что создано для фортепиано, — в высшей степени "пианистично". Люблю учить равелевские вещи медленно и глубоко, внимательно вслушиваясь в гармонии. Получаю от этого огромное наслаждение и считаю, что такой метод — один из необходимых при работе над его произведениями.

В музыке Равеля, с ее роскошными и ароматичными красками, мне чудится юг Франции. Воссоздать этот колорит — одна из самых трудных и самых обязательных задач для исполнителя...»

Я. Зак: «Равель — один из немногих авторов, создававших только шедевры. В каждом из его произведений — культ совершенства и мастерства. Этот "хрустальный" пианизм кажется собранным из одних лишь драгоценностей; в то же время он изумителен по задушевности и теплоте лирического тона. Пьесы Равеля предельно ясны и убедительны по фактуре, рациональны в лучшем смысле этого слова. Стиль композитора — прямая между двумя точками. Поэтому художественные цели пианиста, играющего Равеля, можно вкратце сформулировать следующим образом: искренность и простота. И конечно, возможно большее разнообразие звуковой нюансировки.

_________

¹ Высказывания о Равеле Г. Нейгауза, С. Рихтера, Э. Гилельса, Я. Зака, Л. Оборина, Я. Флиера цитируются автором статьи по записям его бесед с выдающимися пианистами.

Раньше Равель был мало знаком нашей исполнительской молодежи. С годами положение изменилось, произошло радостное "открытие" творчества великого французского музыканта».

Л. Оборин: «Наряду с Дебюсси Равель с каждым годом становится все ближе и дороже мне как фортепианный автор. Импонируют его волевая устремленность и проницательность мысли, филигранная техника, истинно французский темперамент — живой и корректный одновременно. Большую ценность для меня представляют также классические истоки музыки Равеля — его постоянное стремление к внутренней гармонии, к совершенству формы и внешней отделки. Прежде Равеля понимали преимущественно как художника-колориста, трактовали его пьесы в узкодекоративном плане. Это было ошибкой. Теперь для всех нас очевидно своеобразие ума и интеллекта композитора, многосторонность его лиризма, богатство эмоций.

Позднее творчество Равеля хронологически совпало с периодом "сдирания красивых одеяний" в западноевропейском искусстве. Многие среди окружавших его композиторов культивировали уродливое, страшное, извращенно-болезненное... Особенно благодарен я Равелю за его трогательную верность идеалам красоты. Его лозунг "музыка должна быть прежде всего прекрасной", — полностью совпадает с моими взглядами и убеждениями.

Фортепианный стиль Равеля пластичен и очень разнообразен. Пианисту встретится здесь немало "подводных камней", немало технических препятствий, сложных и интересных фактурных новинок. Все это представляет великолепный материал для совершенствования мастерства молодых исполнителей. Хочется посоветовать им внимательнее всматриваться и тщательнее вдумываться в авторские ремарки. В каждой из них заключен глубокий внутренний смысл, каждая требует у Равеля максимальноточного исполнения...»

Я. Флиер: «В моем классе в консерватории часто звучит музыка Равеля. Люблю давать студентам "Ночного Гаспара", "Гробницу Куперена". При этом я предпочитаю не дробить циклы на отдельные пьесы: исполняя сборник целиком, от первого номера до последнего, молодой пианист шире охватывает общий замысел композитора. Что касается "Вальса", который я люблю играть, то я взял за основу фортепианную (двухручную) версию этой хореографической поэмы и сделал ее концертную обработку. Устранив некоторые пианистические шероховатости, неизбежные в клавире, за счет частичного усложнения фактурной ткани развил виртуозно-декоративный элемент, имеющийся у Равеля. Пришлось, к сожалению, прибегнуть к купюрам: ограниченный, сравнительно с оркестром в динамических и красочных ресурсах, пианист просто не в состоянии воспроизвести феерическую цепь равелевских кульминаций. Во избежание монотонности и перегруженности звучаниями на форте оставалось лишь отказаться от некоторых из них. Произведение Равеля представляется мне полным бурных, драматических страстей, сквозь призму "венской вальсовости" не трудно распознать в нем и подлинно трагедийные нотки. Эго действительно "танец на вулкане" — такая трактовка гениального равелевского образа для меня наиболее убедительна и близка. Мне особенно дорог Равель как оригинальный мыслитель и превосходный психолог...»

*

Разговор о Равеле

Франсис Пуленк

Стефан Одель:

Конечно, Вы можете упрекнуть меня в недостатке воображения, но поскольку сегодня мы будем беседовать о Морисе Равеле, — приходится начать сначала и задать Вам обычный банальный вопрос: когда Вы познакомились с автором оперы «Дитя и волшебства»?

Франсис Пуленк:

— Могу назвать точную дату: март 1917 года. Как я уже рассказал Вам, когда мы говорили об Онеггере, я занимался по фортепиано у Рикардо Виньеса, и вся моя жизнь проходила у него. Вы, конечно, знаете, что этот музыкант, этот чудесный пианист, впервые исполнивший большую часть творений Дебюсси и Равеля, обладал исключительной культурой. Мои фортепианные уроки должны были продолжаться один час, но иногда они длились два, два с половиной, три часа, потому что Виньес читал

_________

Глава из книги: Francis Poulenc. Moi et mes amis. «La Palatine», Paris — Genève, 1963. Это запись интервью у микрофона радио Романской Швейцарии, которые в 1953–1962 годах вел друг Пуленка, литератор Стефан Одель. На русском языке публикуется впервые.

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

*

Разговор о Равеле

Франсис Пуленк

Содержание