Выпуск № 3 (304) | 1964 - страница 14

Вечная колыбельная им — таков, в сущности, замысел вокально-симфонической поэмы Юзелюнаса (текст Ю. Марцинкявичюса) . Колыбельная, созданная современным советским художником. Как и сам памятник, музыка строга по форме, строга по отношению автора к великой и горькой теме. Сначала только «колыбельный фон» у женского хора без слов. Потом — центральная музыкальная мысль, примечательная, пожалуй, ладогармонической остротой эпического распева. Это тенора ведут рассказ о Матери, прижимающей к груди щепотку пепла. А вот и она сама (партия меццо-сопрано, выразительно исполненная М. Алешкявичуте) . Что-то есть давнее, исконное, истовое в скупом напеве народного склада, что-то суровое. Истоки? Старинные литовские песни и, может быть, в чем-то — Мусоргский. Этот образ не просит сочувствия, не ищет сострадания.

Музыкальное повествование ведет слушателя дальше: в среднем разделе поэмы раздвигаются границы маленькой литовской деревни:

Бродит Мать по Освенциму,
Целует пепел Бухенвальда...

Будто взламывая покров сдержанности, присущей народному выражению горя, прорывается музыка подчеркнуто индивидуализированная; получают развитие, в частности, экспрессивные приемы гармонического письма. В свободно трактованной, просветленной по колориту репризе запомнилась в особенности мелодия Матери на фоне очень низких унисонных басов. Великолепный тембрально-хоровой эффект. А само заключение исполнено не то чтобы спокойствия — нет, конечно! — но, хочется сказать, твердости: взгляд художника, как и взгляд Матери Пирчюписа, обращен в будущее...

Большой гражданской теме посвящена и кантата Ю. Башинскаса «Сказание о хлебе солдатском» на текст П. Ширвиса для солиста (артист К. Шилгалис), смешанного хора и оркестра. Ушел солдат на войну и не вернулся, а хлеб его детям принес товарищ.

Лучшие в цикле, по-моему, крайние части — первая и третья. Развитая вокальная кантилена, речитативы, драматическое сопоставление партии солиста с хором в первой части — во всем этом черты оперности. А фактура и некоторые принципы ритмизованной вокальной декламации в финале вызывают отдаленные ассоциации с одним из характерных проявлений современного ораториального стиля, с музыкой К. Орфа. Сочинение в целом масштабно по замыслу, но неровно; местами (например, во второй части) рельефный тематизм словно куда-то «проваливается» и развитие ведут некие «общие формы движения»...¹

Симфоническая поэма В. Юргутиса «Форт смерти» — трагическое повествование об испытаниях, выпавших на долю тех, кто годы фашистской оккупации провел за стенами Каунасского IX форта. Стержень сочинения — драматургический контраст между образом тупой разрушительной силы и образом народа. В обрисовке первого автор использует некоторые средства из «творче-

_________

¹ Оба сочинения были хорошо исполнены хором Комитета по радиовещанию и телевидению (главный дирижер — Л. Абарюс).

ского арсенала» Д. Шостаковича (и это в общем звучит естественно). Второй примечателен интонациями народных литовских заплачек — «раудос». На мое ощущение, этот второй образ несколько пассивен, ему недостает крепнущего от начала к концу сочинения «сквозного ветра» И все же в поэме В. Юргутиса много ценного. Мастерски написан выразительный контрапункт двух основных тем. Хороша драматическая кульминация, после которой, как лава после извержения вулкана, остается «клокочущая» фигура в низком регистре у фортепиано. Необычно заключение, в котором выделяется длительное нарастание литавр до фортиссимо и снова — спад на пиано. Наконец, интересен в целом музыкальный язык сочинения, развивающий традиции советского лирико-драматического симфонизма с присущей ему активной психологической трактовкой оркестровых тембров.

Что объединяет эти сочинения? Прежде всего тема. Живая, волнующая, истинно современная, она побуждает к творческим поискам, подсказывает интересные замыслы, облекает в реальную художественную плоть национально-характерные образы. Но — не ограничивают ли иногда литовские музыканты современную тему главным образом мотивами борьбы с фашизмом? — спросил в основном докладе на творческой дискуссии А. Амбразас. — Симфония «Город развалин» Ю. Индры, «Форт смерти» В. Юргутиса, симфонические поэмы «Пепел Пирчюписа» Т. Макачинаса и «Каунасские комсомольцы» Ю. Гайжаускаса, «Колыбельная пеплу» Ю. Юзелюнаса... Понятно стремление художников по-своему пережить и выразить эти темы, но не пора ли расширить круг своих творческих интересов, обратить самый пристальный взор к нашему сегодня?

— Товарищ Амбразас прав, — подхватывает эту мысль в своем очень содержательном выступлении Министр культуры Литвы И. Банайтис...

И все же пленум, на мой взгляд, свидетельствовал: радующий процесс постепенного освоения литовскими композиторами разнообразных тем и образов окружающей жизни начался.

Вот, например, характерное программное сочинение — оркестровая сюита «Вильнюсские акварели» В. Палтанавичюса. Очень нетрудно увидеть (точнее, услышать) ее существенный недостаток — резкое «падение» выразительности во второй половине сюиты, состоящей из двенадцати пьес. Но вот что привлекает. «Вильнюсские акварели» — звуковые зарисовки родного города. Иные весьма тонкие. Скажем, вступительный импровизационный речитатив — «Старинный Вильнюс среди холмов». Или токката «Вильняле». Бежит Вильняле, переливается на солнце в ярко изобразительных пассажах струнных, и вдруг над рекой раздается негромкая песня. Или девятый номер — опять «Вильняле»¹. Здесь мелодика просторная, вольная; задумчиво, спокойно, не торопясь, катит река свои волны, словно говоря: «Мне хорошо. А вы как живете, люди?» Но, пожалуй, лучший номер сюиты — пятый, «У Бернардинского костела». Мы видели этот костел, напоминающий гигантски увеличенную изящнейшую готическую игрушку. Автобус вынырнул из-за поворота, и глазам предстали остроконечные красные башенки, сработанные из тридцати трех различных форм кирпича. До чего здорово! Так вот почему Наполеон некогда сказал, что если бы он мог, то на ладони перенес бы этот костел в Париж!

...И вначале было непонятно, отчего в «Вильнюсских акварелях» зазвучал призрачный и жутковатый хорал с пустыми квинтами и длинными трелями у струнных. Он «рос» и в нем появлялось нечто мощное, подавляющее, и в блике «Мусоргских» интонаций слышались трагические песнопения. Образ возникал яркий, но что-то мешало его восприятию — вот эта игрушечная готика, эта Пластика, нарядность, ощущение устремленности в воздух, к солнцу. И только потом угадался замысел композитора: за светлым фасадом, пленившим французского императора, — мрак средневековья. Если бы на таком же художественном уровне Палтанавичюсу удалось «довести» свою сюиту до финала!..

Еще одна сюита, фортепианная, «Родимые луга» С. Вайнюнаса — тоже в чем-то акварели. Акварели-пейзажи-настроения. Вероятно, лучшая из них первая, «Утро», содержащая чуть ли не симфоническое развитие образа: от предрассветных шорохов к гимну в честь наступившего дня.

А вот другой род живописной изобразительности (и, может быть, — скрытой программности).

Две поэмы для камерного оркестра молодого Т. Макачинаса. С первых тактов — размах, неторопливое дыхание, свобода в обращении с тематическим материалом. Услышав такое «введение», люди обычно усаживаются поудобнее, опираются подбородком :на полусогнутую ладонь: будет музыка! И действительно: контрастные эпизоды сменяют друг друга, открывая слуху то коло-

_________

¹ Обозначенная в аннотации «третья тема — жажда свободы» не произвела яркого впечатления.

¹ Образ этот — сквозной в сюите, подобно «Прогулке» в «Картинках с выставки» Мусоргского.

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Содержание