Выпуск № 2 (291) | 1963 - страница 47

Америку. Однако, когда он снова приехал, Бардуш встречал его на пристани в роскошном паккарде. В ту ночь мы пировали в Касл Кейв до четырех часов утра. То были времена сухого закона, но Бардуш сумел где-то раздобыть лучшие французские вина, белое и красное. Слова Шаляпина, сказанные им когда-то на пристани, сделали его ресторан знаменитым, и Бардуш старался изо всех сил выразить свою признательность за пятнадцать лет неожиданного успеха.

Богема в Браунсвилле

Но это было в 1921 году, и много воды утекло, прежде чем я сел пировать с Федором Шаляпиным в ресторане Касл Кейв.

Ф. Шаляпин среди рабочих Будапештского порта

Еще зимой 1907 года, выходя из театра «Метрополитен» после одного из воскресных концертов Шаляпина (я прослушал их все!), я взглянул на огромное здание по ту сторону Бродвея, на котором красовалась аппетитная вывеска «Браун Чоп Хауз» (Котлеты Брауна), и сказал своему приятелю:

— Когда-нибудь я стану импрессарио таких артистов, как Шаляпин. А быть может, и самого Шаляпина. Тогда я заведу себе контору вон в том доме.

Мой спутник оказался человеком практического склада (позднее он сделался коммерсантом), он не стал ни спорить, ни смеяться надо мной. Он только пожал плечами и начал собирать по карманам мелочь на обратный проезд.

Друзья терпеливо сносили мое честолюбие. Не я один был полон радужных планов и самых дерзких надежд. Каждый из нас мнил себя Колумбом, плывущим по курсу, известному лишь одной судьбе. И каждый из нас, подобно Колумбу, верил, что откроет богатую страну по ту сторону земного шара.

Что касается меня, то уже в ту воскресную ночь я горел нетерпением. В Америке я был уже с мая, а в Нью-Йорке — со Дня Благодарения¹. Мне удалось найти работу в скобяной лавке в предместье Нью-Йорка на Чемберс-стрит, где я получал семь долларов в неделю. По вечерам и воскресеньям я занимался продажей серебряных изделий Роджерса, увеличивая этим мой недельный заработок еще на пять долларов.

Выходя в тот вечер из театра «Метрополитен» в своем восьмидолларовом костюме, я чувствовал себя настоящим нью-йоркцем.

Прийдя домой, я написал письмо Шаляпину. Я предлагал ему свои услуги в качестве импрессарио на следующий сезон. Он ничего не ответил.

Я стал все больше и больше принимать участие в рабочем движении. Но моя деятельность, как я теперь вижу, всегда была связана с музыкой. Митинги обычно сопровождались концертами, сборы от которых поступали в фонд рабочего движения. Для участия в этих концертах я привлекал, если мне это удавалось, известных в ту пору артистов, а если нет, то просто молодых музыкантов, мечтавших стать настоящими артистами.

В те времена Браунсвилль был живым микрокосмосом культуры в самом сердце Бруклина, жаждавшим искусства и прогресса. На первый взгляд Бруклин отнюдь не казался райским уголком: по его торговым улицам громыхали повозки, а в жилых кварталах жались друг к другу разношерстные дома. Но для любителей искусства он был поистине цветущим садом. Позднее, в Южной Америке, на Кубе, в Мексике и в столицах Европы, я не редко встречал музыкантов, художников и писателей, которые начинали свою карьеру в Браунсвилле.

В помещениях над людными лавками происходили митинги. Бурные, но чаще всего незлобивые споры сотрясали воздух, приправленный пряными ароматами, доносившимися из закусочных. Такое соседство было весьма благоприятным, учитывая, что умственная деятельность обостряет аппетит. Споры не прекращались даже во время перерывов, когда присутствующие на митинге поглощали неимоверное количество сэндвичей с наперченным мясом и маринованными овощами, запивая их бесчисленными стаканами чая. Для ораторов и музыкантов там никогда не было недостатка в слушателях. Я приглашал артистов и устраивал вечера. В то время в Нью-Йорке музыка не была выгодным бизнесом. В старом театре «Стенвэй-холл» невозможно было продать и тысячу билетов на концерты артистов с мировым именем. Но в Браунсвилле музыка процветала. Испробовав свои силы начинающего импрессарио на местных талантах и малоизвестных артистах из Музыкального бюро Вольфсона, я мог теперь развернуться. Я снова! начал мечтать о великих делах...

То, что замышлял я в одну бессонную ночь, было поистине безумием. Я решил заполучить в Браунсвилль Ефрема Цимбалиста.

В 1911 году имя Цимбалиста было у всех на устах. Выходец из России, он стал сенсацией, чудом, любимцем музыкального мира. Нельзя было просто говорить: «Цимбалист» — нужно было произносить это имя или шепотом, или провозглашать его во весь голос. Все газеты трубили о его европейских триумфах. Его дебют в Бостоне привел в экстаз любителей музыки. Просить Цимбалиста выступить со своей скрипкой в Браунсвилле было с моей стороны неимоверным нахальством.

Дрожа от собственного безрассудства, я вступил в священные пределы «Карнеги-холла» и вызвал импрессарио этого музыкального бога, Лаудона Чарльтона. Он вежливо выслушал мое удивительное предложение: я не только приглашал Цимбалиста выступить на концерте в Нью Пам Гарден в Браунсвилле в пользу социалистической партии, но и сделать это на льготных условиях! Чарльтон не вышвырнул меня из своего кабинета. Он направил меня к Цимбалисту. Молодой скрипач занимал со своей матерью квартиру в Парк Чемберс; на углу 6-й Авеню и 56-й улицы.

Величайший момент в моей жизни наступил. Впервые я сидел лицом к лицу с мировой знаменитостью и говорил с ним как импрессарио с артистом. Тридцать лет тому назад Ефрем Цимбалист был молодым человеком с тонкими чертами лица, темными волнистыми волосами и мягким открытым взглядом. Он выслушал меня с вежливым сочувствием. Я ушел с контрактом в кармане. В контракте значилось: 750 долларов за концерт. Артисту, конечно, не улыбалось урезывать свой гонорар, но Цимбалист согласился

_________

¹ Официальный праздник, учрежденный в память первых колонистов Массачузетса в последний четверг ноября. — Прим. переводчиков.

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Ф. Шаляпин среди рабочих Будапештского порта

Содержание