памяти своего великого учителя. Педагог по призванию, умный, скромный, дельный, собранный, он обязывал учеников представлять партитуры без помарок, написанными если и не каллиграфически, то настолько четко, чтобы все читалось без труда.

Штейнберг, как мне кажется, ставил своей задачей научить инструментовать сочинение так, чтобы оно могло быть показано самому Николаю Андреевичу, который как бы незримо всегда присутствовал в классе. Сила его доводов, основанных на глубоком знании приемов оркестровки Римского-Корсакова, была настолько велика, что никто из нас, его учеников, никогда не мог ему возразить. Более того, эта сила дала «заряд» последующему поколению музыкантов, в том числе и замечательному композитору современности Дмитрию Дмитриевичу Шостаковичу.

Делая поправки в работах учеников, Штейнберг никогда не позволял себе прибегать к таким выражениям, которые могли бы задеть их самолюбие, даже в тех случаях, когда ученик вполне заслуживал порицания. Мне кажется, что каждый, кто учился у Штейнберга, сохранил глубокую благодарность к этому блестящему музыканту, предельно скромному и глубоко принципиальному человеку.

Штейнберг был известен не только как замечательный педагог, но и как незаурядный композитор, оставивший после себя много сочинений. К сожалению, они давно не исполнялись.

После окончания консерватории я и в последующие годы часто встречался с моим учителем, советовался с ним в пору сочинения симфонии. Советы его всегда были очень дельными, художественно обоснованными и эстетически убедительными.

Класс чтения партитур у нас вел Николай Николаевич Черепнин. Всегда изысканно одетый, стройный, с правильными чертами лица, холеными руками, он входил в класс обычно в хорошем настроении. Если к концу урока его настроение менялось, то он все-таки старался как воспитанный человек держать себя в руках.

Из всех профессоров консерватории он был, пожалуй, наиболее смелым, передовым по художественным устремлениям. Особенно отчетливо это выражалось в его борьбе за Прокофьева.

Приходит на память один из весенних дней 1918 года. Шел урок в классе Черепнина. Совершенно неожиданно появился Прокофьев, который пришел проститься с профессором перед своим отъездом за границу. Он был в дорожном костюме, явно торопился, но нашел время для короткого и сердечного прощания с учителем и другом. Мы пожелали Прокофьеву доброго пути и счастливого возвращения. Действительно, через несколько лет, завоевав всемирную известность, он вернулся на Родину.

М. Штейнберг на занятиях

Черепнин поражал нас виртуозным чтением партитур. Не глядя в ноты, мы всегда могли по его туше определить, какой инструмент играет, тот или иной голос.

Для каждого урока Черепнин заказывал в консерваторской библиотеке партитуры, которые должен был показать в классе. Он всегда стоял за новое, но учитывал, что в деле эстетического воспитания учеников имеют значение и богатства, заложенные в искусстве классиков.

Собственные сочинения Черепнина были написаны с присущей ему изысканностью, а партитуры прямо поражали великолепным мастерством.

В 1926 году, будучи в Париже, я навестил моего бывшего учителя. Еще подходя к дому, где он жил, я увидел его на балконе одного из верхних этажей. Когда я позвонил, он сам отворил мне дверь и мы бросились друг другу в объятия. В эти минуты каждый из нас вспомнил тогда еще близкие нам консерваторские годы.

Покидая Париж, я зашел к нему проститься. Мы снова горячо обнялись, и я понял горе тех, кто так опрометчиво покинул Родину.

Пребывание в классе Черепнина и общение с ним составляют одну из самых светлых страниц моей жизни.

А. Гаук

Путевка в жизнь

Я учился в консерватории с января 1911 года до весны 1917 года. Последний год был посвящен лишь практической работе в оперном классе и дирижированию спектаклями учащихся.

С детства играя на рояле, я неожиданно решил посвятить себя музыке и, подготовившись в течение нескольких месяцев, сдал приемный экзамен в Петербургскую консерваторию по классу фортепиано. Как сейчас вспоминаю М. Климова, знаменитого хормейстера Академической хоровой капеллы, который экзаменовал меня по теории и сольфеджио. Тогда на вступительных экзаменах требования были не столь объемны, нежели теперь. На экзамене по фортепиано присутствовал Н. Лавров, первый исполнитель Концерта для фортепиано Н. Римского-Корсакова. Я был принят на средний курс в класс Е. Дауговет.

Через несколько дней надо было представиться директиру консерватории А. Глазунову. Всем известны его непререкаемый авторитет, бесконечная доброта. Я был охвачен трепетом, когда ожидал в приемной своей очереди. Однако стоило ему заговорить со мной, как всякий страх исчез. Он меня ободрил, спросил, «не сочиняю ли», упрекнул за то, что не захватил с собой своих композиторских опытов, и, проверив слух, отпустил. Надо сказать, что Глазунов в те годы всецело отдавал себя консерватории. Он знал каждого ученика, за всеми следил самым внимательным образом и помогал нам не только советами, но часто и материально. Могу смело сказать, что любой музыкант, обучавшийся во время его директорства, чем-нибудь обязан ему.

Среди педагогов консерватории были выдающиеся деятели, оставившие в истории русского музыкального искусства заметный след. Достаточно назвать А. Лядова, Н. Соколова, А. Есипову, Ф. Блуменфельда, Л. Николаева, Л. Ауэра, Н. Черепнина. Учениками консерватории были С. Прокофьев, А. Боровский, В. Щербачев, B. Дранишников, Я. Хейфец, М. Полякин, М. Юдина.

В то время Мариинский театр (теперь театр оперы и балета им. С. М. Кирова) пользовался славой одного из лучших оперных театров мира; русский балет «сводил с ума» Париж и Лондон, а оркестр этого театра считался вторым в мире после оркестра Венской филармонии. Мы, ученики консерватории, имели возможность два раза в месяц бесплатно посещать его спектакли. Я прослушал там многие оперы Чайковского, Римского-Корсакова и Вагнера. Постановка любой оперы при участии Э. Направника была образцом непревзойденного ансамбля, слаженности и чистоты. Дирижерское искусство А. Коутса создавало атмосферу взволнованности и романтики, а гастроли А. Никиша, Ф. Моттля возносили слушателя Мариинского театра куда-то в надземные сферы.

Наряду с оперой мы посещали концерты. Мне удалось слышать Вейнгартнера, Боданского, Шуха, Венделя, Фрида, Рихарда Штрауса, Бузони, Гофмана, Крейслера, Изаи, Казальса, Собинова, Шаляпина, Нежданову, Скрябина, Дебюсси... Надо упомянуть еще систематические посещения Эрмитажа и других художественных выставок. Сколько незабываемых впечатлений! Атмосфера обсуждений, споров воспитывала в нас привычку к оценке явлений искусства и развивала эстетический вкус.

Обучение в консерватории носило характер отнюдь не принудительный. При строгой дисциплине ученик был достаточно свободен, но это не снимало чувства ответственности. Выполненное задание можно было показать профессору и через урок, но его нужно было хорошо подготовить. Плохие показы не принимались. На занятиях всегда присутствовали товарищи по классу. Зачастую профессор спрашивал их мнение, и тут-то и начиналась критика «без скидок».

До поступления в консерваторию я был настоящим дилетантом в фортепианной игре. Теперь же мне пришлось не только усиленно работать, но еще и «истреблять» плохие навыки. С января до лета меня два раза прослушал Глазунов (все ученики каждые два месяца показывались ему). Он остался доволен моими успехами в игре на фортепиано; кроме того, просмотрев сочинения (!), сказал, что с осени мне необходимо параллельно с занятиями по фортепиано посещать класс специальной гармонии. Сейчас, вспоминая это, я удивляюсь терпимости Глазунова и какой-то особой бережности к первым творческим шагам молодежи. Я считаю, что у меня не было особого композиторского дарования, но специальные занятия по теории композиции пригодились в моей последующей дирижерской деятельности.

Прослышав, что в консерватории имеется оркестр под руководством профессора Н. Черепнина, я решил во чтобы то ни стало получить разрешение на посещение репетиций. А там, кто знает, вдруг меня допустят к занятиям по дирижированию, и тогда осуществится моя заветная мечта!

Такими же желаниями был обуреваем и мой однокашник по консерватории В. Дранишников.

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

М. Штейнберг на занятиях

А. Гаук

Путевка в жизнь

Содержание