ВОСПОМИНАНИЯ ВОЕННЫХ ЛЕТ

А. СУРКОВ

Окопная быль

Был у нас во взводе такой случай. Я на «Дегтяреве» первым номером работал, а напарником, вторым номером и заместителем, — Григорий Камышников. В армию он из запаса пришел. До войны музыкантом был. В джазе на большом и малом барабане наяривал и во всякие дудки, пищалки дул. Назывался он по-ихнему «ударником», в деле своем был дока и незаменимая личность. Наш «Дегтярев» тоже инструмент ударный. Как ударит густой очередью, так немецкие слушатели аж на небо возносятся. Камышников к новому инструменту пристрастился. Только все на однообразие мелодии жаловался и, как мог, душу отводил. На перекурку сядем, а он в отделении ложки соберет и — пошла чесать! Ложки у него в пальцах словно живые. У каждой свой голос. Языком да губами поможет и шпарит себе всякие мелодии. У кого характер полегче, тот не стерпит: в пляс ударится, не удержишь. Гребенка ему под руки попадется, запоет, как скрипка, — чего душа желает, по заказу. Такая у него душа была — чего коснется, все у него поет. Лежит в окопчике, а рядом ивовый куст. Срежет ветку ножиком, поколдует — дудка получилась. Подует в дудку — поет. Заночуем в немецком блиндаже. Наберет по углам пустых бутылок, воды нальет куда больше, куда меньше, рядком поставит, тронет палочками — поют бутылки. Незаменимый человек был во взводе. В начале войны, когда кисло нам приходилось, бел свет иной раз не мил был, учудит он что-нибудь со своими дудками-гребенками, и оттает солдатская душа.

Ребята его Капельдудкой прозвали. Был он человек мягкой души, не обиделся. Стал на «капельдудку» отзываться, словно иного имени у него и от рождения не было. Вошел он у нас в части в большую славу. Из чужих рот иной раз целые делегации приходили просить, чтобы мы им Капельдудку на вечерок взаймы уступили.

Поскольку Капельдудка моим напарником был, я против других больше за ним всяких причуд видел. А самая главная причуда у него в левом кармане гимнастерки лежала. Была это маленькая черная записная книжка, вроде тех, в которые телефоны записывают. Никогда он с этой книжечкой не расставался. «Мессера» над огневой расшмыгаются, он, чуть свободную минутку выберет, сейчас книжку из кармана и что-то строчит. Влепят

_________

Впервые опубликовано в газете «Красная звезда» от 12 июня 1943 г., № 137.

немцы по нашей огневой хорошую очередь из пулемета, он опять строчит. Артподготовка начнется, кругом светопреставление, а он, гляди, миг урвал, над книжкой нагнулся.

Спрашивал я его шутя: мол, духовное завещание что ли потомкам строчишь, Григорий? Улыбнется несмело, книжку в карман спрячет и скажет:

— Это моя тайна, Вася! Если меня немец ухлопает, а ты жив будешь, сделай мне братскую милость, вынь из кармана эту книжку, в ней лежит письмо к матери. А книжку отошли по адресу, который в ней написан. Обязательно отошли. А то вроде как я половину дела на войне не сделаю.

Много мы вместе с Капельдудкой километров протоптали и на восток и на запад. Много патронов извели. Много нашей, русской, земли саперными лопатками, как кроты, изрыли. На всю жизнь сердцем к сердцу приросли. Привык я к его чудачеству с книжкой. Делал вид, что не замечаю, и вопросами больше не докучал.

Когда прошлым летом Карманово брали, лишился я своего закадычного напарника. Срезал его в перебежке немецкий автоматчик. Своими пальцами я брату названому веки смежил. Завет его вспомнил. Книжечку, пулей насквозь пробитую, от крови мокрую, из кармана вынул, в свой переложил.

После боя похоронили мы нашего Капельдудку в отдельной могиле под большим дубом, у поворота дороги. Много народу собралось проводить певучего человека в последний поход.

Вечером письмо завещанное начальнику полевой почты снес, в собственные руки отдал, чтобы не затерялось где. Возвратился во взвод и стал книжку товарища убитого листать. Больше половины листочков в книжке были исписаны непонятными каракулями. Вдоль листочков линейки аккуратно вычерчены тонким карандашом, а по линейкам, как ласточки по проводам, закорючки разные посажены. А между ними мелко написанные простым человеческим языком строчки попадаются. Насчет закорючек догадался я, что это ноты, только понять ничего не понял. Стал простые слова читать. Вот какое там было написано:

«Эшелон на фронт идет. Колеса стучат на стыках. Притормозили. Буферные тарелки лязгают. Отдаленный гул самолетов. Резкое торможение. Тормоза воют». И дальше все так же, про то, как «Юнкерсы» идут в пике, как бомбы свистят, как разрывы гремят, и про «Мессершмитты», и про артобстрел, и как воет ветер в бойнице дзота, и как старуха над убитой дочкой причитает.

Прочитал я все и мало что понял. Стал дальше книжку листать и на предпоследней страничке вот что прочел:

«Товарищу, который снимет эту книжку с моего трупа. Именем твоей матери, жены и ребят заклинаю: исполни мою предсмертную просьбу. Сохрани эту книжку и отправь в Москву, в Союз композиторов!»

Все это крупными буквами написано и с восклицательными знаками, а дальше мелко и разборчиво:

«Товарищи композиторы! Не посмейтесь над маленьким оркестрантом, который любит музыку больше жизни. Сидя в вагоне воинского эшелона, везущего меня на фронт, подумал я о том, что началась война, о которой человечество до скончанья века будет помнить. И будут люди будущих времен умом и сердцем ловить каждое слобо об этой войне, захотят представить себе, как все это было в жизни. Писатели будут писать романы. Художники будут писать картины. А композиторы будут писать симфонии. И показалось мне, что вдруг будущий Бетховен или Чайковский, который напишет великую симфонию о нашей жизни и подвиге, не попадет

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

ВОСПОМИНАНИЯ ВОЕННЫХ ЛЕТ

А. СУРКОВ

Окопная быль

Содержание