Выпуск № 10 (275) | 1961 - страница 37

Известно, какое потрясающее впечатление произвели концерты Листа на русскую публику. В них все было ново — и программы, включающие большие оркестровые и оперные произведения, и необычайная виртуозность, и сама обстановка концертов, и необычное поведение артиста.

В. Стасов очень живо описал свои юношеские впечатления от первого публичного концерта Листа в зале Дворянского собрания.

«Вдруг сделался в битком набитом зале Дворянского собрания какой-то шум, все повернулись в одну сторону и мы увидели Листа, прохаживающегося по галерее за колоннами под ручку с толстопузым графом Мих. Юрьев. Виельгорским, который медленно двигался, вращая огромными выпученными глазами, в завитом а lа Аполлон Бельведерский кудрявом парике и в громадном белом галстуке. Лист был тоже в белом галстуке, поверх которого красовался у него на шее орден Золотой шпоры, незадолго перед тем данный ему папой, с какими-то орденами, на цепочках на отвороте фрака. Он был очень худощав, держался сутуловато и хотя я много читал про его знаменитый "флорентийский профиль", делавший его будто бы похожим на Данта, я не нашел ничего хорошего в его лице... Но что сильно поражало — это громадная белокурая грива на голове. Таких волос никто не смел тогда носить в России, они были здесь строжайше запрещены. Тотчас пошел глухой говор по зале, замечания и отзывы про Листа...

Но в эту минуту Лист, посмотрев на часы, сошел с галереи, протеснился сквозь толпу и быстро подошел к эстраде; но вместо того, чтоб подняться по ступенькам, вскочил сбоку прямо на возвышение, сорвал с рук белые свои лайковые перчатки и бросил их на пол, под фортепиано, низко раскланялся на все четыре стороны, при таком громе рукоплесканий, какого в Петербурге, наверное, с самого 1703 года еще не бывало, и сел. Мгновенно наступило в зале такое молчание, как будто все разом умерли, и Лист начал, без единой ноты прелюдирования, виолончельную фразу в начале увертюры «Вильгельма Телля» [Россини]. Кончил свою увертюру, и пока зала тряслась от громовых рукоплесканий, он быстро перешел к другому фортепиано (стоявшему хвостом вперед), и так менял рояль для каждой новой пьесы, являясь лицом то одной, то другой половине залы... Мы с Серовым были после концерта как помешанные, едва сказали друг другу по нескольку слов и поспешили каждый домой, чтоб поскорее написать один другому (мы тогда были в постоянной переписке, так как я еще кончал свой курс в Училище правоведения) свои впечатления, свои мечты, свои восторги... Мы были как влюбленные, как бешеные. И не мудрено. Ничего подобного мы еще не слыхивали на своем веку, да и вообще мы никогда еще не встречались лицом к лицу с такою гениальною, страстною, демоническою натурою, то носившеюся ураганом, то разливавшеюся потоками нежной красоты и грации».

Впечатления Стасова интересно сопоставить еще с одним свидетельством — рисунками русского художника, профессора Петербургской Академии художеств, Петра Васильевича Басина. В них запечатлен тот же момент — Лист во время выступления. Это словно иллюстрации к рассказу Стасова. Здесь мы находим те же подробности: подчеркнутую гриву волос, брошенные под рояль перчатки и чрезвычайно характерные движения, вероятно, схваченные с большой точностью и наблюдательностью. Безупречный рисунок Басина совершенно тождественно повторяет на обоих изображениях фигуру Листа, придавая ей разное выражение. Чувствуется, что художника поразил контраст между «Forte» и «Piano pianissimo» (так названы рисунки), тогда непривычный и, может быть, поэтому даже шокирующий (оттого рисунки несколько шаржированы; правда, шарж смягчен академической манерой художника). На первом рисунке руки Листа вскинуты высоко вверх, на втором — вся

его худощавая фигура сосредоточилась над клавиатурой.

«Он был худ, как щепка, — пишет еще один посетитель первых концертов Листа журналист И. А. Арсеньев, — с белокурыми, длинными прямыми волосами, с костлявыми, тонкими, длинными руками и с весьма светлыми синими глазами... В момент прикосновения пальцев его к клавишам Лист, видимо, забывал все окружающее и овладевал публикою своей воистину гениальной игрой, равной которой мы не находим до сих пор у современных композиторов-пьянистов. Присутствующие на его концертах не замечали смешных взмахиваний Листом рук и чуть не выше головы... Мертвая тишина царила в концертном зале не только во время игры Листа, но и несколько минут и по окончании им той или другой пьесы».

Лист пробыл в Петербурге почти месяц, дал около двадцати концертов, играл во многих частных домах.

Этот его приезд ознаменовался знакомством с Глинкой, о чем пишет сам композитор: «Кроме графов Виельгорского и Одоевского, я бывал с Листом у графини Ростопчиной и у Палибиной. У Одоевского Лист сыграл a livre ouvert [с листа] несколько №№ Руслана с собственноручной, никому еще не известней моей партитуры, сохранив все ноты, ко всеобщему нашему удивлению».

16 мая 1842 г. состоялось заключительное музыкальное утро Листа в доме Виельгорского. На торжественном обеде группа деятелей рус-

ской культуры — М. И. Глинка, В. Ф. Одоевский, П. А. Вяземский, А. Ф. Львов, В. А. Соллогуб и многие другие в последний раз чествовали Листа. В этот же день он уехал.

В апреле следующего 1843 года Лист снова побывал в Петербурге, дав на этот раз всего два концерта; он слушал в Большом театре оперу Глинки «Руслан и Людмила» и вскоре уехал в Москву.

«Москва была... от Листа... в беспредельном энтузиазме, почти столько же, как в Петербурге в 42 году», — пишет В. Стасов. Отзывы москвичей носили горячий и искренний характер. С. Шевырев, слышавший Листа в 30-х годах в Риме, писал: «Воспитанный в Москве на свежих впечатлениях грациозной и пластической игры нашего Фильда, я не мог сочувствовать тогда бурным порывам музыканта, от которых содрогался инструмент его». Теперь, видя огромные перемены в игре пианиста, он был поражен: «[Лист] стал способен греметь, как гром и орган, рыдать и почти взвизгивать, как скрипка, стонать и вздыхать, как флейта, и даже петь, как голос человеческий. Все звуки, сильные и сладкие, природы и искусства ему покорились, и он перенял их тайну и усвоил их себе и все слил в свою гармонию.... Такого полного сочетания души с инструментом фортепиано еще никогда не достигало, скрипка достигла его раз под смычком Паганини и с тех пор замолкла».

В другой рецензии отмечается, что «Лист превосходит всех в мире пьянистов в тайне проникать в душу истинных знатоков, восхищая их слух, он преобразил фортепиано, или говоря правильнее, создал какой-то новый инструмент, который по воле трогает, или пленяет, или поражает».

«Восторг московских дилетантов доходил до высочайшей степени! Нынешний раз цветы летели уже чуть-чуть не горшками из всех ярусов лож и рядов кресел!.. Не знаю, чествовали ли где так Листа, как в Москве? Редкий не запасся его бюстом или портретом!» — писал А. Верстовский, который близко познакомился с Листом и принимал участие в организации его концертов.

«Лист... играет везде и для всех! В публичных и приватных концертах!»

И действительно, он участвовал в благотворительных концертах, в бенефисе драматического актера Ф. Усачева, чем увеличил его гонорар во много раз. Бескорыстность и отзывчивость Листа были удивительны.

На обратном пути, в Петербурге, Глинка «чествовал его, устроив у себя весьма оригинальную, холостяцкую вечеринку, на которой, кроме Листа, присутствовали и некоторые из известней-

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Содержание