Д. РАБИНОВИЧ

Мысли о листианстве

Музыка Листа неотразимо влечет к себе пианистов. Она вошла в орбиту их пристального внимания с весьма ранних этапов деятельности великого венгра, когда его мощный дух только просыпался, когда его капитальнейшие фортепьянные сочинения либо еще не были написаны, либо существовали в первоначальных версиях. Замечу попутно, что в смысле должной оценки композиторских заслуг Листа исполнители намного опередили прочих музыкантов. Чуть ли не до конца XIX столетия Листа, как правило, продолжали считать в первую очередь гениальным пианистом, зачастую вообще отказывая ему в подливном творческом даре. Между тем, не одна лишь славная плеяда листовских учеников, — концертанты всего мира, покоренные неслыханным богатством и новизной его стиля, чем дальше, тем шире, настойчивее включали его произведения в свои программы.

В этой связи уместно напомнить, что хотя в России Листа-композитора признали сравнительно быстро («Могучая кучка» во главе с М. Балакиревым и В. Стасовым), «первооткрывателями» и здесь явились пианисты. «Так, во второй половине 30-х годов прошлого века с произведениями Листа на концертной эстраде выступают юный Антон Рубинштейн, Антон Герке и Мария Калерджи (Нессельроде). Именно с этих пианистов начинается длинная летопись жизни Листа в России...» — пишет в монографии «Лист» Я. Мильштейн.

Число видных исполнителей листовской музыки неизмеримо. При том, что среди крупнейших создателей литературы для фортепьяно едва ли назовешь еще одного, чье творчество возбуждало бы столь длительные и острые споры, — и сегодня редко-редко встретишь пианиста, для которого произведения Листа не оказывались бы одним из краеугольных камней репертуара.

Вместе с тем, понятие «листианство» необычайно объемно. Если разуметь под словом «листианец» концертантов, не только «специализировавшихся» на Листе, но и тех, кто хотя бы частично искал и находил себя в листовской стихии, то в упомянутую категорию войдут столь далекие друг другу артисты, как, скажем, Ант. Рубинштейн и И. Гофман, С. Рахманинов и Ф. Бузони, Э. Петри и С. Барер, В. Горовиц и С. Рихтгер.

Пианисты прошлого и настоящего проявляют себя в листовском репертуаре в такой мере поразному, что это позволяет ставить вопрос уже о различных исполнительских направлениях. Мне сразу же возразят: ведь и в бетховенизме, и в шопенизме, и в скрябинизме — в любой значительной области репертуара — попытки размежевания типов интерпретации непременно ведут к обобщениям стилевого порядка. Казалось бы, тут и разговаривать не о чем. Сравнивая, положим, шопенизм лучших мировых исполнителей, исследуя сущность различий в передаче ими шопеновских произведений, мы с известной долей уверенности уточняем принадлежность этих артистов к так называемым «романтическому», «классическому», «виртуозническому», «салонному» (чаще салонно-виртуозническому) стилям в фортепьянном искусстве.

Сходное наблюдается и в листианстве. Прислушиваясь к концертам, в программах которых Лист не оказывается случайным гостем, мы отмечаем, что одних притягивает листовский «демонизм», других — его лирика, третьих — народный элемент, четвертых — бравура. Даже в одном и том же сочинении Листа нередко могут утвердить себя совсем разные исполнительские тенденции. В «Дон Жуане» подчеркивается то романтико-байроническая трагедийность, то преломленное в виртуозной грани листовского художественного мышления светлое моцартовское начало, то стихийность открытых Листом совершенно новых, выразительных возможностей рояля. Каждая из подобных концепций обладает правом на бытие, ибо имеет свою обоснованность в листовском творчестве, где есть и байронический романтизм, и «пересказы» стилей других композиторов, и беспредельная пианистичность. Все эти элементы, щедро рассыпанные в произведениях Листа, содействуют возникновению «романтической», «классической», «виртуозной», а подчас и «виртуознической» (для нее в листовской музыке находится достаточно соблазнительных поводов) разновидностей листианства.

Однако здесь нельзя ограничиваться анализом отдельных интерпретаций с последующим отнесением их к каким-то из главенствующих течений в исполнительстве. Точно так же мы не получим полного ответа на интересующие нас вопросы об эволюции листианства, приняв за исходный пункт истолкование теми или иными пианистами листовского творчества в целом. В данном случае в качестве одного из решающих факторов выступает дифференциация по репертуарному признаку.

Вряд ли нужно доказывать, что отбор репертуара теснейше связан со стилевыми особенностями исполнения, что именно поэтому пианисты «классической направленности» любят, допустим, Баха, Гайдна, Моцарта, а симпатии «романтических» пианистов, напротив, склоняются к Шуберту, Шопену, Шуману¹. Аналогичный отбор сплошь и рядом имеет место в рамках творчества даже какого-либо одного композитора. Разумеется, «Аппассионату» или «Патетическую сонату», условно говоря, играют все. Для одних бетхованианские пристрастия сосредотачивались преимущественно вокруг последних сонат, тогда как другие явно предпочитают сонаты раннего и среднего периодов; то же имеет место и в шопеновской музыке.

Подобно бетховенистам, шопенистам, и листианцы разных толков постоянно «встречаются» в общем для них репертуаре — в си-минорной сонате, в «Мефисто-вальсе», во многом другом. И все-таки как раз для исполнителей Листа проблема репертуарной дифференциации выдвигается на первый план, приобретая особое значение.

Думается, суть заключается в том, что, в отличие от внутренней монолитности творчества подавляющего большинства корифеев музыкального искусства, листовское наследие представляется многосоставным. Естественно, и в нем мы обнаруживаем специфический круг образов, устойчивые интонационные общности, типичные мелодические обороты, гармонические комплексы, модуляционные ходы, фактурные приемы; короче — Лист, как композитор, неизменно распознается сразу и без затруднений. Но наряду с этим созданное им словно бы соединяет в себе несоединимое; нарочито головоломную «Испанскую фантазию» и аскетичную по фактуре «Траурную гондолу»; пышущие жаром «площадного» народного веселья Вторую или Двенадцатую рапсодии и изысканно элегичный, камерный ля-бемоль-мажорный «Сонет Петрарки»; героический «Ракоци-марш» и мистически отрешенное от реального мира «Sursum corda» («Горе сердца»); выросшие на почве виртуозного стиля тридцатых годов минувшего века ранние фантазии на оперные темы и переклички с вагнеровским «Тристаном» в «Тренодиях», прямые предвосхищения Скрябина в первом из «Забытых вальсов», французских импрессионистов в «Эклоге», в «Фонтанах виллы д’Эсте», в «Серых облаках»; «Большой хроматический галоп» и фаустианскую сонату си минор, бравуру и романтически возвышенную поэтичность, по-ламартиновски выспренную патетику (порой с налетом сентиментальности) и глубокую философичность гетевского плана...

Передать в исполнении столь обширную «энциклопедию человеческого духа» в состоянии был, вероятно, только сам Лист. Универсальных листианцев не существует. Приведенные мной в качестве примеров (в действительности музыка Листа куда многограннее) произведения, черты стиля связаны с разными фазами биографии композитора и отражают противоречия его сложной эволюции как художника и мыслителя. Но все это обретает для пианиста значение лишь вспомогательного фактора, всякий раз способствуя нахождению необходимых «подтекстов», а с ними и образно-стилевого совпадения интерпретации с интерпретируемым. Общей же стоящей перед пианистом задачи — исполнительски воплотить все листовское фортепьянное творчество, вызвать в себе полноценный отклик на любую из «рубрик» листовской «энциклопедии» — это, понятно, не облегчает. Следовательно, если для различения шопенистов по их «стилевой принадлежности» в первую очередь спрашиваешь, как они играют Шопена, то применительно к листианцам обязательно возникает и вопрос — что избирают они в море листовской музыки?

Доказательства тому мы находим в истории русского листианства. В частности, факты, собранные Я. Мильштейном в десятой главе второго тома его монографии, в совокупности рисуют картину весьма многозначительную. Они говорят об отсутствии каких-либо догматических предвзятостей, излишнего «пуризма» в подходе крупнейших русских концертантов прошлого к листовскому наследию. Но одновременно мы видим, что серьезной содержательности русского пианизма в целом и листианства, как одной из его ветвей, отвечает неуклонное стремление извлечь из музыки Листа все наиболее серьезное и содержательное.

Ант. Рубинштейн, отмечает автор монографии, исполнял и Фантазию на темы мейерберовского «Роберта-дьявола» и даже «Большой хроматический галоп». Однако, как характерно, что для Ант. Рубинштейна — родоначальника ро-

_________

¹ Здесь нет замаскированной тавтологии: термины «классицизм» и «романтизм», понимаемые как определения стилей, общих для всех видов художественного творчества и исторически локализированных — первый в XVII и XVIII, второй в XIX столетиях, — конечно, родственны, но далеко не равноценны хотя бы и не вполне точным, однако и ныне актуальным обозначениям: «классическое» и «романтическое» направления в исполнительстве.

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Д. РАБИНОВИЧ

Мысли о листианстве

Содержание