Выпуск № 10 (239) | 1958 - страница 52

находил его трактовку простой и замечательной. Что же касается субъективных черт, они воспринимались мной как дополнительное и чарующее проявление его индивидуальности. Правда, я многое мог бы порассказать о странных выходках Бюлова, — хотя и не получавших отражение в самой музыке, но связанных с ней. Припоминаю, например, как перед исполнением Похоронного марша из Героической симфонии Бетховена, ему пришла в голову бредовая идея надеть черные перчатки. По окончании ли этого концерта или в другой раз, когда исполнялась та же Героическая, я услыхал его знаменитую фразу, смысл которой сводился к тому, что, дескать, «Бетховен зачеркнул свое первоначальное посвящение Симфонии Наполеону, мы же посвятим ее Бисмарку, величайшему из наших немецких современников». Часть публики, из-за враждебного отношения к Бисмарку либо протестуя против политической демонстрации в концертном зале, начала шикать и шуметь, выражая неодобрение. Тогда Бюлов выхватил носовой платок и обмахнул им свои ботинки: этот выразительный жест означал: «Глядите, как я отряхиваю прах Берлина со своих ног». Затем он стремительно ушел с эстрады. Я не берусь, впрочем, утверждать, что после этого эпизода он действительно отказывался выступать в Берлине.

До сих пор я не перестаю удивляться тому, что Бюлов дважды исполнил Девятую симфонию Бетховена в каком-то из своих концертов. Возможно, он задумал это в качестве предметного урока для той узколобой части публики, которая критиковала смелость бетховенского произведения. Но все же отчетливо помню, что несмотря на мое преклонение перед Бюловым и то, что я неизменно оправдывал все чудачества моего кумира, мне было как-то не по себе, когда после ликующих звуков финального хора, я снова был ввергнут во тьму и мрак начала Симфонии.

Как пианист Бюлов играл выдающуюся роль в музыкальной жизни Германии. Во время концертных поездок по Англии, России и Америке он производил незабываемое впечатление. Особенно хорошо мне запомнилось его исполнение Бетховена; однако замечу, что некоторая дидактичность игры, возможно, лишала ее непосредственности, отличавшей его работу с оркестром. Но и классическая фортепьянная музыка, бесспорно, также была областью, где он царил. И здесь он был факелоносцем; пламя, которое он нес, рассеивало тьму и зажигало восторгом сердца людей. Его пианистическое дарование было велико. Все же в историю музыки он вошел прежде всего как первоклассный дирижер. Он явился основоположником и первооткрывателем в этой области музыкальной интерпретации, где до него было достигнуто очень мало...

Былые потрясения, растущая раздражительность, некая врожденная «гофманская» взбалмошность Бюлова затуманивали подчас его высокий ум и душевную чистоту. И хотя зачастую на меня производили тяжелое впечатление его странности и капризы, — хотелось понять их, найти в них подтверждение рассказам о его энциклопедических знаниях, искрящемся остроумии и блестящей находчивости. Многие из его шуток стали знаменитыми (музыканты часто острят, но редко так удачно, как Бюлов). Вот свидетельство того, что он обладал не только юмором, но и более глубоким качеством — сатирическим складом ума. Однажды кто-то рассказал о продажности критика Т.., чье одобрение можно было приобрести весьма недорогой ценой — изъявить желание брать у него уроки, за которые он, кстати сказать, назначал вполне умеренную плату. Бюлов на это иронически заметил: «Что ж, это не так плохо, он берет столь небольшой гонорар, что его можно было бы назвать почти неподкупным».

В наибольшей степени он проявлял остроумие и находчивость, когда боролся за что-либо. Смелость и боевой дух не изменяли ему до самой смерти. В ранние годы своей карьеры он сражался за Вагнера, в более поздний период — рыцарски защищал Брамса. Он всегда вступал в борьбу на стороне гения и против всех тех, кто был враждебен его идеалам. Тем, кто хотел бы заглянуть поглубже в сердце этого человека, рекомендую прочесть его письмо Козиме, написанное после постигшей Бюлова величайшей жизненной катастрофы. Даже в тот период глубочайшего отчаяния, он способен был достигнуть необычайных высот понимания и всепрощения. Жизнь его была разбита, и от этого удара он уже

никогда не мог оправиться. Но он стойко продолжал жить, работать и бороться. Ему по праву принадлежит почетное место не только в истории музыки, но и в истории переживаний человеческого сердца и души...

* * *

Густав Малер

...«Да, провидение существует!» — восклицает Леонора в «Фиделио». И это же я сказал себе, когда великодушная судьба предоставила мне контракт от далеко не великодушного Поллини, директора Гамбургского городского театра. Там я встретился с Густавом Малером, что имело самое решающее влияние на мое артистическое развитие и на всю мою жизнь. Гамбург был в то время тем, что называется театральным городом, в котором театр и актеры пользовались любовью и популярностью... Спектакли устраивались также в старинном, освещенном газом, театре соседнего маленького городка Альтона. По двум причинам я никогда не забуду спектакля «Паяцы», которым я там однажды дирижировал. Во-первых, мои энергичные движения заставляли меня непрестанно обжигать пальцы — они попадали на горячие трубки газовых лампочек, освещавших дирижерский пульт. Во-вторых, когда бы я ни бросал взгляд на вторые скрипки, в поле моего зрения оказывалась дама, сидевшая в первом ряду справа от меня и старательно вязавшая чулок. Время от времени она перегибалась через барьер, отделявший оркестр от публики, и, не обращая ни малейшего внимания на то, что я занят дирижированием, дружелюбно осведомлялась у меня, скоро ли, наконец, окончится спектакль. Боюсь, что она была не особенно высокого мнения о роли и значении оперного дирижера!..

Густав Малер

В Гамбурге все было по-иному. Как бы часто ни объявлялся какой-нибудь интересный спектакль — переполненный зрительный зал был нам обеспечен. Население гордилось тем, что Ганс фон Бюлов дирижировал местным симфоническим оркестром, что Густав Малер, ранее дирижер королевской оперы в Будапеште, ныне возглавлял Гамбургскую оперу. Классическое произведение Лессинга «Гамбургская драматургия» свидетельствует, как далеко в прошлое уходит интерес жителей Гамбурга к театральному искусству. В этом несколько мрачноватом северогерманском городе — хмурое небо, обложенное тучами, дожди и туманы получили даже название «гамбургской погоды» — опера занимала куда более значительное положение, чем в прирейнском солнечном Кельне. Значение Гамбургского театра признавали и в Берлине. Столичные газеты посылали виднейших рецензентов на все гамбургские премьеры. Не удивительно, что я с нетерпением ждал этого ангажемента. Центром всех моих ожиданий была личность Густава Малера, автора необычайно увлекательной Симфонии, к которой критики отнеслись весьма насмешливо. Меня вдохновляла мысль, что композитор со столь яркой и поэтической

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Густав Малер

Густав Малер

Содержание