ре традиционный «голубой» образ (да таким он, в сущности, и является по замыслу авторов). Ходульную, схематичную фигуру создает и Ю. Богданов. Да и как, в самом деле, ярко сыграть заурядного героя, который по первому слову верит, будто его невеста — похитительница несметных сокровищ!

Есть в «Фонариках» и отдельные актерские удачи. Великолепно, с гротескным блеском проводит В. Алчевский сцену безумия Дудынина. Искренностью и непосредственностью привлекают А. Пиневич (Федор Недайбог), Н. Рубан (Тимофей Бубликов). Запоминаются суматошная Липа (В. Марон), официант Маслюк (Г. Заичкин).

И все же «режиссура поведения» персонажей — до обидного бедна: тесно им в предложенных авторами образах! Полновластным хозяином сцены, живущим богатой мимической и танцевальной жизнью, чувствует себя, кажется, только Семен Ратников в колоритном (даже с некоторым нажимом) исполнении А. Ткаченко. Актер создает выразительный образ «стиляги низшего ранга» — человека беспутного, но ловкого, в глазах которого высшая добродетель — пренебрежительное отношение к жизни.

Центром хореографического действия спектакля, так сказать, экстра-гвоздем программы является уже упомянутое выступление «заводской самодеятельности» (четвертая картина). Независимо от воли и желания авторов, такие «ударные» эпизоды всегда оказываются воплощением определенного эстетического идеала. Каков же он, этот идеал, в «Фонариках»?

Сделано, кажется, все, чтобы выступление «самодеятельности» выглядело как можно более красиво. В погоне за красотой постановщики не остановились на обычных традиционных эффектах. Имитируя приемы венского «Айсревю», они украсили юбки танцовщиц... электрическими лампочками («фонариками»). Что ж, может быть, это и красиво — для самостоятельного эстрадного номера. В конце концов, не каждая деталь в искусстве должна быть высокосодержательной. Но сделать подобный пустяк кульминационной массовой сценой в произведении, посвященном рабочей молодежи — значит не знать ни меры, ни такта в обращении с важнейшей темой.

Сопоставляя сцены в общежитии с «феерической красотой» четвертой картины, авторы словно хотят показать две стороны быта своих героев: вот будни, а вот праздник; там проза, а здесь — поэзия. С чьей точки зрения поэзия? — спросим мы. Во всяком случае, не с точки зрения героев произведения, какими они рисовались воображению драматурга — не с точки зрения заводской молодежи.

Да, новое нелегко дается в искусстве. Поиски нового могут привести к неудачам, ошибкам, срывам. И тогда дело критики — заботливо помочь художнику разобраться в том, что произошло. Но о каких поисках нового может итти речь при разборе «Фонарей-фонариков»?

Две героини — «голубая» и «разбитная». Ходульный главный герой. Несуразная интрига. Разрыв героев в финале второго акта. Апофеоз в загсе — три счастливые пары. И в качестве идеала красоты — убогий эффект подсвеченных юбок, достигнутый по принципу «Даешь изячную жизнь!»...

Увы, тускло горят «Фонарики»! Не освещают они огромной значимости тему, положенную в основу пьесы.

Два фильма — два решения

Л. ЖИВОВ

Среди новых кинофильмов не часто можно встретить такие, где вся музыка полностью соответствовала бы характеру режиссерского замысла. Тем отраднее отметить это соответствие в недавно вышедшей картине «Память сердца» (студия имени М. Горького, режиссер Т. Лиознова, композитор Л. Афанасьев). Фильм этот чужд риторики, полон волнуюших душевных переживаний; темп же кинематографического действия несколько замедлен, что позволяет композитору широко развернуть собственно музыкальные эпизоды. От этого во многом выиграли драматургически центральные сцены: они приобрели художественную значимость, в первую очередь благодаря мелодически выразительной и сердечной музыке.

Кадр из фильма «Память сердца»

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Два фильма — два решения

Л. ЖИВОВ

Кадр из фильма «Память сердца»

Содержание