Выпуск № 1 (218) | 1957 - страница 18

здесь, на отдыхе. Можно ли там, где сама природа насыщена памятью прошлого, где она стала страницей истории искусства, относиться к себе самому нетребовательно, идти к людям с дешевым, безвкусным, поверхностным?

Но здесь же, в Карловых Варах, кроме традиции прошлого, налицо и человеческий потенциал будущего. Сюда съезжаются отдыхать труженики нового мира. Они привозят с собой особую, новую культуру. Каждый день их рабочей жизни — у станка, в подземной штольне, в проектной мастерской, в химической лаборатории, за письменным столом, в библиотеке, в школе — учит их, требует от них — чувствовать свою специальность как борьбу с отсталым, как постоянное движение вперед, улучшенье, измененье, обновленье. И культурой нового труда мы уже привыкаем считать такую слаженность и точность в работе, при которых движение вперед неизбежно и необходимо.

Пусть еще не у всех работников нового общества эта новая форма культуры труда психологически связывается с восприятием и пониманием искусства. Пусть даже сами носители этого нового отношения к труду не сознают его в себе настолько отчетливо, чтобы сознательно переносить его и в свое отношение к явлениям искусства, книге, спектаклю, концерту. Факт тот, что оно есть в новом обществе хотя бы даже в зародышевой форме. И задача тех, кто создает для нового зрителя художественные ценности, задача сложная и творческая, заключается в том, чтобы ответить на еще скрытую, еще неясную потребность, — ответить так, чтобы, подобно мудрой Сократовой «повивальной» помощи, помочь людям вывести наружу их подлинные запросы.

Как же справляется «культурный фронт» Карловых Вар с такой сложной творческой задачей?

Не стану подробно говорить о широте диапазона культурных мероприятий, вкратце только перечислю их: за сентябрь — октябрь, например, мы могли повидать в краевой галерее репродукции и Рембрандта, и французских мастеров XIX–XX вв., а кроме того, заглянуть на выставку картин с тематическим названьем «Цветы в живописи чехословацких художников». Театралу было что посмотреть в местном, очень неплохом драматическом театре, где я видела «Пигмалиона» Шоу с тонкой и умной игрой Ренаты Оларовой в роли уличной девчонки-цветочницы. На потребу любителей литературы были вечера поэзии, где читались стихи чехословацких поэтов. Но, повторяю, обо всем этом — о многочисленных выставках, вечерах, музее писать подробно не буду, а перейду к любимому спутнику человеческого отдыха, могучему фактору не только эстетического, но и лечебного порядка — к музыке.

В Карловых Варах о музыке нельзя говорить без любви. Для нее здесь построен храм — великолепный исторический зал Пуппа с его органом. По земле Карловых Вар ступали величайшие музыкальные гении. Сюда привез Антонин Дворжак свою знаменитую Симфонию, здесь похоронен сын Моцарта, тоже музыкант. В тенистых аллеях внизу, среди вечной зелени живут, глядя со своих пьедесталов на отдыхающих, изваяния Сметаны, Шопена, Гете, а наверху, на темных от сырости старых домах вы можете отыскать характерный барельеф Брамса — он тоже дышал воздухом карловарских гор. Традиции хорошей музыки, настоящей музыки, нужной для человека не меньше воды и хлеба, живут и будут жить здесь и для будущих поколений. Как же была представлена музыка в прошедшее «культурное лето»?

Проанализировать события здешнего музыкального сезона со всею серьезностью и прямотой — значит, как мне кажется, подойти ко многим острым проблемам социалистической эстетики и внести некоторый вклад

в их возможное решение или хотя бы освещение. Но я не хочу начинать с теоретизирования. Начну прямо с примера и поведу читателя вместе с собою на один из концертов Карловарского лета.

Небольшой зал имени Дворжака. На эстраде один из интереснейших пражских оркестров — камерный оркестр Народного музея, играющий без дирижера. Лицо этого оркестра создает не только игра, хотя бы и предельно чистая, слаженная, глубокая. Лицо оркестра создает репертуар, который он продуманно и с любовью предлагает слушателю.

Программа концерта, о котором я рассказываю, была составлена так, что, кажется, будь истинный ценитель музыки в самом лютом припадке боли печени, — неизбывной спутницы карловарского курорта, — он и то приполз бы, кряхтя, послушать этот концерт. Между кристально-ясной Сюитой Скарлатти и трогательной «Маленькой ночной серенадой» Моцарта с его щедрым излиянием красоты в Andante была вставлена ультра-современная Симфония французского композитора Артура Онеггера, скончавшегося в прошлом году; рядом с наивным изяществом Рамо — полноводная мажорная классика чешского композитора Вацлава Воржишека...

И вот мы начали слушать. Я пишу «мы», потому что язык музыки безмолвно объединяет всех, кто ее любит и понимает, и достичь соглашения на этом языке, разделить на нем одинаковые мысли и чувства легче, чем на всяком другом. Здесь играет роль уже не только то, что исполняет оркестр, но и то, как он исполняет, с какой силой внутренней логики открывает он нам страницу из истории музыки, движение искусства звука из его прошлого — в будущее.

Многие из нас открыто — искренне или полуискренне — осуждают всю новейшую западную музыку, огульно обзывая ее формалистической. Но посмотрите, что раскрыла нам тонкая игра Пражского камерного оркестра.

Замерли чистые колокольчики Скарлатти; началась Симфония Онеггера — и оркестр перенес нас в мир острейших диссонансов, сперва перекликающихся, как в ритме вдоха и выдоха, потом все усиливающихся, казалось бы, безысходно для нашего уха, привыкшего к гармоническому разрешению. Какофония, как будто? Но почему нельзя оторваться от нее? Почему, слушая эту Симфонию, вы непрерывно логически мыслите в музыкальных образах вслед за ее развитием? Вы поднимаетесь на ее волнах все выше и выше, вы начинаете понимать, что она говорит вам, — это рассказ о потрясенной душе современного человека, сегодняшнего человека, это мышленье нашего дня во всей его трагической раздвоенности, но и жадной устремленности к единству, к разрешению — к единству трудному, потому что оно не дается без борьбы, к разрешению труднейшему, потому что к нему нужно дойти ценою всей жизни поисков, — а разве душа настоящего человека, там, на Западе, как и у нас, на Востоке, проходит по кругу жизни без поисков, без падений, без отступлений, разве получает она истину не в борьбе и в муках, а как тарелку с манной кашей на готовом санаторном столе? Разве, чтоб выразить душу своего современника, не ворочал глыбами Бетховен; даже Гете — всеобъемлющий гений, не мог вынести его музыки, обозвав ее «каким-то хаосом»? А бетховенский «хаос», глубоко новаторский в свое время, понимают сейчас миллионные народные массы!

Но вот Симфония Онеггера приближается к концу, и оркестр после могучего Adagio переходит к последней части — Vivace non troppo. И происходит нечто невероятное. Словно из скорлупы, возникает и растет перед нами белая лилия простой, доброй, возвышенно-целомудренной мелодии, а пока она растет перед вами во всей ее классической ясности,

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Содержание