требует и народная песня. Опыт показывает, что запись песен и частушек лучше всего делать «с голоса», во время нормального исполнения песни, а не под специальную диктовку или пересказ. Пересказывая песню без напева, певец невольно может сбиться с ритма, невольно пропустит слово и разрушит весь песенный склад».

Эта рекомендация правильна. Однако и такая запись с голоса не дает той исчерпывающей точности, какою отличается запись нераздельно с напевом, — это закон, который должен лежать в основе отношения собирателя к записываемому им тексту.

Напев сам по себе обязывает к точности записи текста. У записывающего один текст, без напева, не только с пересказа, но даже с голоса появляется постепенно поверхностно-легкое отношение к тексту. Обычно такой собиратель освобождает себя в первую очередь от того, что ему в тексте кажется лишним, от всех этих внесмысловых «ой, да» и «ай, да». Затем обращается к стороне смысловой. Начинается обработка, «олитературивание» текста. Вместо народного: «Да, вы, лёсушки, лесы мои темные», после обработки видим «...леса мои...» с перенесением акцента на другой слог и изменением окончания.

В южно-русской казачьей песне появляется чуждая ей грамматическая форма в обращении разинских работников к солнцу: «Обогрей ты нас, людей бедных», заимствованная из северных записей, или в песне о Буденном — казачьей донской: «Ждут нас жены и робяты», вместо «ребяты» (фонетическое «рибяты»).

Вот почему в безнапевных записях лишь в редких случаях встретишь подлинный народный песенный текст; обычно же вместо него находишь более или менее олитературенное стихотворение, нередко с искажением местного народного говора. То, что собиратели-филологи и педагоги именуют «песней», при этом теряет свои основные свойства.

Следует заметить, что безнапевные записи текста с пересказа практикуются не только собнрателями-текстовиками, но и музыкантами, даже записывающими на фонограф. У некоторых таких собирателей, иногда, правда, вынужденных к тому недостатком времени или неопытностью, запись текста с голоса ограничивается одним, двумя, от силы тремя первыми стихами (строфами). Всё остальное записывается с пересказа.

Нечего и говорить, что такое отношение к текстовой части песни, чем бы оно ни было вызвано, не выдерживает критики.

Один из квалифицированных фольклористов, сам руководящий кабинетом музыкальной этнографии в большом городе, писал по поводу своих записей, сделанных в 1940 году: «Сейчас я погряз в подтекстовке к записанным мелодиям. Как вы знаете, я записываю с мелодией только лишь 2–3 куплета, а остальной текст со слов. Мучительно трудно бывает находить суть... Теперь мне и самому ясно, что нужно всё проделать на месте записи, но в моих условиях работы иного и нет выхода: иначе бы я и этого не собрал. Работы, правда, с подтекстовкой меньше было бы, но и песен было бы тоже меньше».

Этот частично-вненапевный метод записи является, по существу, тем же безнапевным и не может дать удовлетворительных результатов.

В заключение будет не лишним привести замечание одного из собирателей, пооштудировавшего множество сборников и исследований и пришедшего к заключению, что 1) хотя «записей лежит перед нами много, но безукоризненных, хороших текстов мало и 2) что «когда будешь рассматривать их», то или «содержание их одно с другим не вяжется, или сам размер хромает, и песню трудно спеть..., в конце же концов получается, что все записанные материалы с научной стороны не представляют большой ценности, и их нужно проверять на других певцах».

Автор все недостатки записей относит, с одной стороны, на счет неудачных, по его выражению, «встречных-поперечных» певцов, с другой — на счет самих собирателей, не всегда тщательно проверяющих «свои тексты». Это, конечно, правильно. Но дело даже не в этом.

Запись текста, сколько бы ее ни проверять «на других певцах», лишь в редких случаях будет «хороша и безукоризненна», если она будет производиться вне овязи с напевом. Лишь при наличии напева и размер текста не будет хромать, и песню будет нетрудно спеть, а тогда и записанные материалы будут представлять научную ценность.

Рабочие песни в дни Октябрьской революции и первые годы советской власти

А. Прусаков

Гениальный стратег пролетарской революции Владимир Ильич Ленин придавал революционным песням важное значение в деле организации и сплочения масс. Анализируя итоги маевки 1913 года, Ленин писал: «С пением революционных песен, с громкими призывами к революции во всех предместьях столицы и во всех концах города, с красными флагами боролись рабочие толпы в течение нескольких часов против мобилизованных, с удесятеренной энергией правительством, сил полиции и охраны. И рабочие сумели дать почувствовать наиболее ретивым из царских опричников, что борьба идёт не на шутку..., что встали действительно массы трудящегося класса столицы»¹. Ленин любил и высоко ценил революционные песни, как замечательные произведения народного искусства, выражающие думы и надежды рабочего класса России.

Великий соратник Ленина Иосиф Виссарионович Сталин, подчеркивая политико-воспитательное значение революционных песен, писал: «Уличная демонстрация создает уличную агитацию, влиянию которой не может не поддаться отсталая и робкая часть общества. Достаточно человеку выйти во время демонстрации на улицу, чтобы увидеть мужественных борцов, понять, ради чего они борются, услышать свободную речь, зовущую всех на борьбу, боевую песнь, изобличающую существующий строй, вскрывающую наши общественные язвы»².

В июле — августе 1917 года, когда VI съезд РКП (б) «нацелил партию на вооруженное восстание, на социалистическую революцию»³, политическая обстановка потребовала тщательного отбора лучших рабочих «песен революционного протеста» и «гимнообразных маршей», наиболее отвечавших грандиозной задаче пролетарского штурма для свержения «одряхлевшей власти» помещиков и капиталистов. Песни являлись острым оружием в этой борьбе, они звучали призывом к решительному бою.

С новой силой гремела в те дни в Петрограде рабочая песня 90-х годов «Вековые устои шатнулись»:

Прим.

В Москве и других городах не сходила с уст красногвардейцев песня «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»

Рядом с ними звучали и другие известные революционные песни — «Варшавянка», «На баррикады», «Нас давит, товарищи, власть капитала», «Дубинушка», «Машинушка», «Красное знамя», «Рабочая Марсельеза», «Смело, товарищи, в ногу» и другие.

Во многих городах рабочие пели «Варшавянку» с новыми словами: «Здравствуй, свободное, вольное слово!». Новые слова зазвучали и в «Рабочей Марсельезе»: «Написавши на знамени красном боевые свободы слова, поклянемся друг другу бесстрашно, что умрем за защиту труда».

Прим.

В рабочих отрядах часто можно было слышать «Песнь пролетариев», исполнявшуюся также на мотив «Рабочей Марсельезы»:

Мы «Марсельезы» гимн старинный
На новый лад теперь споем —
И пусть трепещут властелины
Перед проснувшимся врагом.

_________

¹ В. И. Ленин, Соч., т. XVI, стр. 485.

²И. В. Сталин, Соч., т. I, стр. 26, М., 1946.

³Краткий курс истории ВКП(б), гл. VII, стр. 191.

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Рабочие песни в дни Октябрьской революции и первые годы советской власти

А. Прусаков

Прим.

Прим.

Содержание