ее напева. Обратное происходит не часто, однако иногда наши собиратели-музыканты, не придавая должного значения словам, давали вместо полных текстов их обрывки.

Справедливым оказывается замечание Е. Линевой, находящей «неудивительным, что большинство материала, до сих пор собранного, далеко не соответствует тем требованиям, которые ему ставят наука, искусство и жизнь. Филологи интересуются только текстом песни — получаются целые тома песен без напева, что подрывает в корне правильность стиха и приводит нередко к выводам, которые можно уподобить зданию, построенному на песке. Музыкантам, нужны напевы — появляются сборники... с обрывками текста, не передающими содержания песни».

Всё же в них имеются хоть обрывки текста, но которым можно уяснить форму стихосложения данной песни или былины и отчасти познакомиться с содержанием. Сборники же без напевов блещут именно полным игнорированием напевной стороны, идя в разрез с требованием А. М. Горького обращаться «к народному творчеству не только при выборе сюжета, но и с точки зрения музыкального языка».¹

Изучение народной песни и былинного эпоса в школах и вузах до настоящего времени производится исключительно на основе словесных текстов, вне связи с напевом, даже вне всякого представления о напеве; и хрестоматии — руководства по фольклору для педагогических учебных заведений и университетов, даже вышедшие в недавние годы, страдают тем же недостатком.

Мы далеки от мысли, как это представляют себе некоторые иронизирующие литературоведы, превращать классы литературы и аудитории в концертные залы или вокальные классы. Но использование фонографа или граммофона для демонстрации народной песни и былины в их напевном исполнении дало бы учащимся более ясное, точное и всестороннее представление о них, чем один текст без напева.

В памяти встают воспоминания о школьных уроках словесности, на которых учащимся внушали, что былины «сказываются, — сказывают их «сказители»; ну — и мы их сказывали на уроках, то-есть просто читали, скандируя, как стихотворения. Каково же было наше удивление и восхищение, когда в одном из концертов мы услышали былину поющуюся, и притом не в одиночку, а большим многоголосным хором.

Теоретически признавая записи без напева не отвечающими требованиям науки, наши научные учреждения и ученые собиратели-немузыканты тем не менее продолжают итти путем, давно осужденным наиболее выдающимися из них. Вспомним глубокие сожаления Е. В. Барсова, собирателя и исследователя причитаний Северного края, П. В. Шейна, одного из серьезнейших собирателей русских песен и песен Западного края, о том, что «по отсутствию музыкальной подготовки, сами по себе они не могли уловить мелодий и переложить на ноты, с другой же стороны — не могли воспользоваться и помощью окружающей среды» по той же причине.²

Е. В. Барсов глубоко понимал значение напевной стороны русской песни. «Изучение музыкальности народных голосований, — говорит он,— имело бы значение не для одного искусства: он» необходимо повело бы к разъяснению самого народного песнетворчества и стихосложения, которые в своем течении всегда развиваются под непосредственным влиянием музыкальных мотивов и мелодий».

К тому же заключению приходит через 40 лет А. Л. Маслов в своем исследовании «Былины, их происхождение, ритмический и мелодический склад» (1911),³ утверждая, что «народную песню не всегда можно записывать с говора и что потеря ударений, присвоенных музыкой, расстраивает склад стиха, ... напев для стиха (будь то песня или былина...) есть метрическая основа, без которой узор стиха (ритм) изменяется. В этом, — добавляет исследователь, — большинство мнений сходится».

Известный исследователь русского народного творчества Аполлон Григорьев, утверждая, что «метр стиха русской народной песни непонятен без пения», приводит двустишие из одной народной песни, в котором три различных ударения на одном три раза повторяющемся слоге получают свое обоснование лишь в напеве:

Разнесли мысли, ох, да по чистым полям.
По зелёным, по зеленым, зеленым лугам.

Вспоминается аналогичный случай из моей личной собирательской практики. В 1940 году при записи песен от казаков-некрасовцев несколько диалектологов, членов экспедиции Ростовского педагогического института, в связи с только что записанной песней заспорили при старике-песеннике, как следует говорить: «зеленый сад» или «зелен сад». Старик молчит, слушает. Наконец, чтобы положить предел спору, я замечаю: «Напрасно спорите! По напеву — «зелен сад». Тогда старик, внимательно и выразительно посмотрев на меня, сказал, обращаясь к спорящим: «И правда! Напев-то, голос-то, видишь, не даст песню скрывить» (искривить, исказить).

Небесполезно, наконец, привести здесь мнение на этот счет акад. А. И. Соболевского, который в замечаниях к своему 7-му тому «Великорусских народных песен» пишет: «В нашем сборнике песни старых записей вообще выше во всех отношениях песен новейших записей... Старые записи сделаны знатоками и любителями народной песни; новейшие же принадлежат всего чаще этнографам, народным учителям, ученикам разных школ, которые приступают к записыванию, не будучи сколько-нибудь знакомы с песнями, и записывают, что придется, от первого попавшегося парнишки, не обращая внимания на то, что он диктует нечто во всех отношениях неудовлетворительное, перепутывая песни, недосказывая до конца, коверкая стих».

Некоторые из наших современных ученых открыто высказываются против укоренившейся ненормальности, но дальше слов не идут. Проф. Ю. Соколов, один из известнейших исследователей и собирателей, на совещании фольклористов публично заявил о ненаучности записи песен без напевов; однако в своей собственной практике

_________

¹ Н. К. Пиксанов, Горький и музыка. 1939.

² Е. Барсов, «Причитания Северного края», 1872. Предисловие.

³ «Труды Музыкально-Этнографической Комиссии», т. II.

шел этим путем. Нужно отдать Ю. Соколову справедливость: в выпущенном им в 1938 году большом учебнике по русскому фольклору он всюду, при упоминании о чьих-либо текстовых записях, считает необходимым подчеркнуть, что говорит он именно о записях текстов (песен или былин), а не о записях песен, как делается это другими.

Если в 1911 году А. Маслов во втором томе «Трудов» выражал сожаление, что «только в самое недавнее время спохватились записывать произведения русского народного поэтического творчества вместе с напевами», что «записей, вполне отвечающих требованиям науки, оказывается весьма мало», вследствие чего «исследователю поэтического творчества к положительным выводам еще притти нельзя», то к настоящему дню и наука, и собирательская практика во многих случаях не отказались от этой ненаучной традиции.

Сказанного достаточно, чтобы показать недостатки односторонней записи, уясненные еще Барсовым и другими исследователями и собирателями прошлого столетия и, однако, не изжитые и в наши дни. Может явиться вопрос: значит, нет смысла производить записи одних текстов, раз без напевов они не представляют ценности.

Такая постановка вопроса была бы ошибочной. Нет сомнения, что и запись без напева не потеряет своей ценности — литературной, этнографической и, в известных случаях, исторической, если она сделана достаточно опытной рукой, при соблюдении известных научных требований, если она произведена в процессе исполнения, с голоса песенника, от начала песни до конца, и обязательно с учетом требований напевного ритма, метра и мелодии.

Ограничиться записью одного-двух стихов (строф) с голоса и затем перейти, как это часто делается, к записи с пересказа — это значит отдаться во власть всяких случайностей.

При записи с голоса внимательный и опытный собиратель не упустит из виду ни одной словесной, детали. Запись же с пересказа не выдерживает критики именно потому, что от внимания записывающего, при всех его благих намерениях, не могут не ускользнуть разные частицы, междометия, восклицания, внесмысловые вставки, повторы и обрывы слов и т. п. К этим деталям, как к несущественным, собиратель-филолог подходит как к обязательным только для напева, а потому неважным и даже лишним, раз напев не записывается.

Донские протяжные песни — исторические, военно-бытовые, бытовые и былинные — богаты такими вставками-междометиями. С них чаще всего песня начинается: «Ай, да на усть было Дона тихого...», «Ой, да, уж ты, полюшко», «Воти, да не стук-то стучит», «Ой, да, как у насто да было на тихом-то Дону... ай, в поле забеле... ай, забелелося...». Текст песен расцвечен всякими «только», «толечко», «будто», «скажем», «братцы», «то-то», «вот бы», «ну-ка», «ну-ка-ся», «то ли», «али» и т. д.

Отсутствие в определенном месте стиха односложного междометия, вставки или, наоборот, лишний слог, лишняя частица, а также не на месте поставленное ударение, нарушив метр стиха, затруднят или исключат самую возможность подтекстовки.

Таков обычный результат записи текста без напева, хотя бы и с голоса во время пения.

Еще худшие результаты дает запись с пересказа. «Собирателями народного творчества, — говорит А. Маслов¹, — замечено, что при записывании текстов народных песен с говора и с пения получалась большая разница, — одна и та же песня, переданная с говора, теряет свой ритм, придаваемый ей напевом. Какой бы ни был напев, он не позволяет сильно уклоняться от раз принятого размера, без искажения напева. Сказитель, начинающий сказывать былину не нараспев, часто уклоняется не только от размера, но и от основной нити рассказа, вдаваясь в описание подробностей и пояснения».

В предисловии к первому выпуску «Сборника русских народных песен» Е. Э. Линева приводит в пример такой записи с пересказа случай из своей практики, когда старик-песенник, сказывая, по ее просьбе, в целях проверки записи словами, «вдруг отклонился от сути песни и стал перечислять и объяснять складом песни не относящиеся к ней части деревенской упряжи из личного усердия к собирательнице: «ты же ведь баба, — где же тебе про упряжку знать!..».

Форма пересказа, освобождая исполнителя от сдерживающих рамок напева, метра, открывает полную свободу для всяких отступлений от сюжета. Такие импровизационные отступления лишь иногда несут в себе элементы творчества, чаще же преследуют иные цели. Так, например, А. М. Астахова в своей книге «Былины севера» передает рассказ Н. Ончукова² о сказителе Дуркине, что он «чрезвычайно свободно обращается с материалом того или иного сюжета, стараясь старины свои «петь как можно дольше и ввести как можно больше новых эпизодов, чтобы старины его были не такие, как у всех».

Само собой разумеется, что правильно понимаемая импровизация, как непредвиденное и неожиданное, без предварительной подготовки, творчество на данную тему, не может иметь места там, где бытует многоголосная исполнительская традиция, как у донских казаков, где песни исполняются при участии многих исполнителей унисонно, как, например, у народов Средней Азии. В условиях многоголосной традиции импровизацию заменяют варианты, имеющие значение замены слова, фразы, мелодического хода в пределах текста музыкального или словесного.

Письмо «Союза советских писателей» к собирателям и молодым авторам рекомендует «заботиться о том, чтобы производимые записи удовлетворяли основным научным требованиям, которые выработаны фольклористами в результате многолетнего опыта собирательской работы. Первое требование — это точность записи. Всякий, кто хотя немного интересуется поэзией, знает, что творение того или другого поэта не допускает произвольного искажения не только слов, но даже часто и отдельного звука, так как при этом может исказиться смысл и разрушиться стихотворный размер. Такое же внимание и каждому отдельному слову и звуку

_________

¹ «Труды Музыкально-Этнографической Комиссии», т. II, 1911.

² Н. Е. Ончуков, Печорские былины. 1904 г.