Выпуск № 12 (105) | 1946 - страница 40

средостений концертной обстановки, не связанная ни программой, ни анонсированием исполняемого, игра эта была полным и безраздельным погружением в музыкальную стихию — как для слушателей, так и для исполнителя.

В полумраке кабинета (А. Н. любил иногда «засурдиненное» освещение) мягко рисовались контуры его фигуры, пластика его фортепианных жестов. Слегка приподнятая голова, корпус, — то откинутый к спинке стула (в «истомных» моментах), то выпрямленный в повелительно-волевой позе (в моменты подъема). Неузнаваемо преображалась звучность моего рояля. Причудливые, «энигматические»¹ звучания как бы парили в воздухе (это были многочисленные миниатюры типа Desir, Fragilite и т. п.). Еще значительнее, глубже было содержание крупных фрагментов. Ощущались массивные колокольные тембры, призывные звуки труб. Лирика причудливых ладов сменялась стихийным ростом звуковых массивов. Оргийные танцы завершали сложную цепь драматических коллизий и нарастаний. Это были «черновики» создававшихся тогда сонат — 7-й и 6-й, возможно, и 8-й. Особенно запомнилась 7-я соната, игранная почти целиком². Таково содержание и характер этих памятных фортепианных высказываний А. Н. Трудно сказать, что именно было основным слагаемым в описанном глубоком впечатлении: творческий ли материал или мастерство его пианистического воспроизведения? Думается, что разгадка лежит именно в слитности и конгениальности творческого и пианистического мастерства, которые так характерны были для Скрябина.

Наряду с музыкальными впечатлениями вспоминаются длительные беседы (по преимуществу, «застольные» или «чайные») на тему об искусстве, его путях и перспективах.

Вопрос трактовался широко, пути искусства связывались с культурной и общественной эволюцией.

Приведу одно высказывание А. Н., которое помнит также другой участник беседы — М. Ф. Гнесин, небезынтересное при современном изучении Скрябина. Речь шла об отношении искусства к общественной жизни, к революции. А. Н. высказывался в том смысле, что его творческие пути согласуются с путями грядущей революции.

«Мое искусство предполагает необходимость революции»³, — сказал он как-то.

Как о заключительном аккорде екатеринодарской встречи, хочется вспомнить еще об одной беседе с А. Н. Имею в виду его мысли и планы о Мистерии и ее «генеральной репетиции» — «Предварительном Действии».

Скрябинская идея Мистерии в ее основных контурах в настоящее время общеизвестна. Смутные, легендарно-фантастические слухи об этой затее доходили до нас и ранее, но трудно было отделить в них подлинно-авторский стержень от посторонних наслоений. В Екатеринодаре мистериальная идея предстала мне в авторском изложении.

Поражала, прежде всего, та непосредственность и какая-то детская душевная открытость, с которой Скрябин приступил к этой значительной теме.

Совершенно en passant (и беседа-то шла во время прогулки), как бы продолжая вчера прерванный разговор, Скрябин поведал мне, что идея Мистерии близка к осуществлению, что человечество готово и т. д.⁴В дальнейшем разговоре раскрылись и основные контуры Мистерии: синтез искусств, координация музыки с танцами, мимикой, шествиями, эффекты фимиамов и ароматов, величественный храм, построенный в Индии участниками Мистерии, всечеловеческое единение и перерождение в художественном экстазе. И я, и М. Ф. Гнесин (также принимавший участие в беседе) были далеки от мистицизма и идеализма; все фантастическое, иррациональное скрябинской Мистерии было нам глубоко чуждо⁵. Но идея синтеза

_________

¹ «Загадочные» (франц. — énigme). — Ред.

² Интересно, что все эти «черновики» исполнялись Скрябиным исключительно по памяти. Никаких нотных записей, рукописей он с собою не имел. Вообще культ рукописно-эскизного материала, характерный для многих из композиторской братии, был несвойственен Скрябину.

³Я привожу это высказывание без малейшего намерения преувеличить его значимость; менее всего склонен я рядить Скрябина в тогу политического мыслителя или революционного борца. Пусть общественно-политическое мировоззрение Скрябина было смутно, но общественная направленность приведенного высказывания все же примечательна, как редкая для того времени попытка музыканта как-то связать свое творчество с путями революции.

⁴ Отмечу, что в этой беседе (как и в последующих разговорах), излагая свое обоснование Мистерии, Скрябин оперировал терминами и понятиями индийской философии, отчасти теософии, минуя категории и понятия европейских философских систем. Его лексикон густо пестрел «мхатмами», «астралами», «инволюциями» и т. д.

⁵ Возражать или разубеждать Скрябина в этих вопросах было невозможно. Характерно, что в своей компании мы никогда серьезно не дискуссировали вопрос об «иррациональных» элементах Мистерии. Почему так? Да просто потому, что для нас вопрос был ясен, и обсуждение каза-

искусств, идея всенародных массовых художественных празднеств была нам глубоко близка и отвечала нашим заветным тяготениям.

По этому поводу вспоминается «Весенний музыкально-художественный праздник», организованный нами в Екатеринодаре вскоре после скрябинского приезда — весною 1912 года, праздник, длившийся несколько дней, включавший в себя и музыкальные выступления, и новый тогда пластический танец, и живопись, в виде выставки современной живописи. Мы писали для этого случая музыку, выписывали некоторых участников из Петербурга.

Интересна и по-новому содержательна была и последующая моя встреча со Скрябиным, — помнится, тоже трехдневная, — весною 1913 года в Москве.

У Зилоти, принимавшего деятельное участие в музыкальной жизни того времени и близко связанного со Скрябиным, возникла мысль привлечь меня в качестве директора Музыкально-драматического училища Филармонического общества (на место уходящего А. А. Брандукова) и создать в училище, при ближайшем моем содействии, как бы лабораторию оркестровых проб для музыки скрябинского «Предварительного Действия»¹.

Меня глубоко волновала и привлекала перспектива вплотную подойти к лаборатории скрябинского творчества, способствовать реализации новой величественной художественной идеи. Действовали гипнотизирующие нашептывания Скрябина (говоря о своих заветных сюжетах, он обычно понижал голос) о новых, небывалых музыкальных средствах, тембрах, об экстатических танцах, фимиамах... Более же всего влияли излучаемые его пальцами фантастически-зыбкие музыкальные прообразы будущего «Предварительного Действия». Это были совершенно новые — даже в плане скрябинского творчества — звуковые открытия. Музыкальная ткань упростилась, лаконизировалась. Одновременно конденсировалось и по-иному окрасилось эмоциональное содержание. Появилось ощущение глубокого трагизма (некоторые из этих фрагментов, повидимому, позднее были фиксированы в миниатюрах 60-х и отчасти 70-х опусов).

Мои колебания исчезали, я склонен был включиться в орбиту скрябинского пути. Но перспективам этим не суждено было осуществиться: росчерком пера «августейшей» покровительницы Филармонического Общества все проекты обновления Училища были отвергнуты.

Это была последняя значительная встреча моя с А. Н. Лаконический текст телеграммы, известившей в апреле 1915 года о смерти и похоронах Скрябина, был жестоким эпилогом к истории моего личного общения с великим композитором.

Со смертью Татьяны Федоровны Скрябиной и с отъездом за границу ее дочерей порвалась моя связь и с домом Скрябиных.

Осталась другая, более живая связь с творческой личностью композитора. Я нашел ее в концертной пропаганде его творчества в широкой советской аудитории.

_________

лось делом нестоящим. Наше отношение к мистике Скрябина выражалось юмористически: мы просто посмеивались над нею. Посмеивались дружески, добродушно, пародировали мистические образы и терминологию. Особенно излюбленной мишенью для иронии являлись «космические ласки», как известно, составлявшие заключительный номер Мистерии. В этом была известная доля ребячества; но, говоря объективно, юмор был наиболее тактичной формой реакции на безнадежный идеологический «заскок» композитора.

¹«Предварительное Действие», по мысли Скрябина, должно было играть роль как бы генеральной репетиции к Мистерии. Осознав всю сложность чисто реального плана Мистерии (оставляя в стороне всякие идеалистические упования), Скрябин пришел к мысли предварительно создать произведение той же направленности и тех же художественных средств, но в более сокращенном и облегченном масштабе и, конечно, без всякого «тайнодействия»; отсюда название — «Предварительное Действие».

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Содержание