Выпуск № 12 (105) | 1946 - страница 34

Шостакович искусно комбинирует три отмеченных выше элемента. Музыкальное «действие» развивается то в одном «среднем этаже», то сразу в двух или трех «этажах». Картина создается чрезвычайно впечатляющая. И это несмотря на то, что здесь, в сущности, нет музыкальной «темы», а есть лишь общие формы движения, акцентированные аккорды и мотив-возглас, который не назовешь темою.

Средний раздел этой части заключает в себе новый тематический материал, дополняющий содержание крайних разделов: здесь новая трансформация «механического» ритма и трубные фанфары. Колорит батальный и фантастический.

Конец третьей части — неистовый мрачный ураган. Грохот литавр сливается с исступленными воплями духовых инструментов. Потом всё обрывается, исчезает. Остается лишь дробь малого барабана.

Звучит эпическая тема Largo. Оно возвращает нас в мир человеческих чувств. Но здесь нет той трагической экспрессии, которая была так свойственна первой части. Largo выдержано в сдержанных тонах, носит характер сосредоточенного, возвышенного размышления. По форме — это пассакалия (как и Largo из фортепианного трио). Двенадцать раз проходит в басу основная тема — суровая и величественная. На нее наслаиваются контрапунктические голоса. Largo воспринимается как огромный, внутренне нерасчленимый пласт музыкального звучания. Контрасты, яркие нарастания отсутствуют. Эта нерасчленимость подчеркнута темброво. В Largo долгое время господствует тембр струнных. Затем флейта и кларнет вплетают в пассакалию свой тонкий, хрупкий узор. Он то обрывается, то вновь возникает, волнуя своей трогательной, грустной красотой.

Последний раз виолончели и контрабасы договаривают тему пассакалии. И вдруг сумрачный gis-moll сменяется ясным, «белым» C-dur’oм. Это — начало финала.

Представим себе, что перед нашими глазами прошел ряд картин недавнего прошлого: поля, вспаханные войной, черный дым пожарищ, развалины сел и городов. Теперь всё это позади. Пред нами — иная картина: утро, цветенье вечно юной природы, ласковый свет весеннего солнца, говор ручья. Вот о чем говорит нам финал 8-й симфонии.

Композитор не прибегал здесь к внешне изобразительным приемам. Мы не услышим в финале пения птиц, хотя это — традиционный аксессуар музыкальной живописи¹. Образы финального Allegretto передают то чувство гармонии, которое вызывает в человеке природа.

Образы природы и раньше имели большое значение для творчества Шостаковича, — вспомним многие страницы первого и второго квартетов. Пасторальный характер свойственен побочной партии из первой части 7-й симфонии. Но там пастораль — начало симфонического развития; в 8-й симфонии образ природы завершает всю композицию.

Я уже цитировал тему финала. Композитор много раз возвращается к ней. Свободно развитая фуга на основной теме Allegretto предшествует контрастному эпизоду — в нем реминисценция трагических настроений. Как напоминание о чем-то страшном, но уже пережитом, звучит тема первой части... И снова льются пасторальные напевы.

Начинается кода. В высоком регистре скрипок тает серебристая гармония C-dur’a. А в это время в басу таинственно и тихо слышится мотив из трех звуков (с — d — с) — мелодическое ядро финала. Точно откуда-то издалека долетает последнее дуновение пронесшейся бури.

_________

¹ Напомню, что даже Скрябин, избегавший звукоподражании, ввел птичьи трели и щебетанье в средние части 2-й и 3-й симфоний.

Так заканчивается 8-я симфония Шостаковича.

В начале статьи я говорил о трех основных сюжетных темах 8-й симфонии Шостаковича. Первые две темы раскрыты композитором с огромной, порой потрясающей силой. Композитор нашел волнующие убедительные «слова» для того, чтобы рассказать о «горе без берегов» и о чудовищной муке, выпавшей на долю многим тысячам людей. Симфония говорит не только о страданиях, но и о той моральной чистоте, которую люди пронесли сквозь бури тягчайших испытаний. Музыка Шостаковича привлекает человечностью, внутренним благородством, воплощенным и в «тихих» эпизодах первой части, и в возвышенной пассакалии. А в грандиозных нарастаниях и кульминациях первого Adagio слышится гневный протест.

Как же выражена тема — утверждение светлого начала?

Напомню, что первая, третья и четвертая части развивают трагическую линию произведения. Вторая часть временно уводит слушателя в сферу мало оправданных здесь эксцентрических настроений¹.

Финал — единственная часть, содержание которой противопоставлено первой, третьей и четвертой частям. В финале есть ценные страницы, например, кода. И всё же он неубедительно раскрывает третью тему симфонии.

Здесь, прежде всего, надо отметить недостатки, присущие финальному Allegretto. Оно растянуто, в нем есть длинноты. Малая контрастность материала (за исключением реминисценции из первой части) создает ощущение монотонности. Но главное тут не в частностях, а в общей концепции произведения.

Финал пасторален, в нем много безмятежности, покоя. Когда после зловещего Allegro non troppo и сурового Largo звучит умиротворенная музыка последней части, — вспоминается чеховское «мы отдохнем». Но эта картина «тихой пристани» не может преодолеть смятение и трагизм предыдущих частей. Создается впечатление чрезмерной сгущенности, подчеркнутости мрачных, зловещих красок. Эта сторона симфонии явно доминирует над всем остальным.

Конечно, советский художник не может и не должен изображать только лишь светлые стороны нашей жизни. Повторяю еще раз: наше искусство не может пройти мимо тем высокого трагического значения. Но верно и то, что советским людям всегда были свойственны здоровое, ясное восприятие действительности и неистребимая воля к жизни. Ее не могли сломить никакие испытания и невзгоды. И об этом вдохновенно рассказал всему миру сам Шостакович в своей 7-й симфонии. Вот произведение, где черные краски ночи бессильны омрачить солнце ноеого дня! В 8-й же симфонии «ночь» отображена сильнее, чем «день».

Мы высоко ценим изумительное дарование Шостаковича, так могуче проявившееся в лучших страницах 8-й симфонии. Но мы ждем от композитора новых произведений, которые рассказали бы о радости жизни, радости созидания так же страстно и горячо, как он рассказал о великом нашем горе.

9-я симфония явилась своего рода «интермеццо» в творческой деятельности ее автора. Хочется верить, что новые, подлинно крупные произведения Шостаковича полностью оправдают наши большие надежды.

_________

¹ По мнению некоторых музыкантов, гротескные арабески этой части (как и некоторых других произведений Шостаковича) — модификация трагических образов.

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Содержание