Выпуск № 1 (7) | 1934 - страница 30

бавляет он несколько ниже — более точное исследование этого предмета зависит от осуществленного познания (ab exquisita cognitione) движений души, о коих (не скажем) более ничего».

Но и Руссо, глашатай «сердца и чувства» в сфере морали, педагогики и поэтики, страстный полемист в музыкальных спорах, не был чужд некоторого философского пренебрежения к музыкальному искусству. По крайней мере, в первых же строках своего «Письма о французской музыке» он признается читателю, что он «был бы весьма дурного мнения о народе, который придает песням нелепое значение (une importance ridicule), который дорожит своими музыкантами больше, чем своими философами и среди которого о музыке следует говорить с большей осторожностью, нежели о самых значительных вопросах морали».¹ То же рационалистическое пренебрежение к музыке проступает и в суждениях Канта. Правда, Кант полагает, что музыка должна найти наиболее близкий приют среди «словесных искусств», с которыми она «весьма естественно соединяется».²

Однако он тут же выразительно разъясняет, что это сближение музыки с поэзией допустимо и правомочно лишь в той мере, в какой в обоих этих искусствах дело идет о возбуждении и о движении души («wenn es um Reiz und Bewegung des Gemüts zu tun ist»).³ Во всех же остальных отношениях музыка не только должна быть, по Канту, поставлена ниже поэзии, но, кроме того, — уверяет Кант, — должно быть признано, что музыка «по суду разума» («durch Vernunft beurteilt») «имеет меньше значения, чем каждое другое из изящных искусств».⁴ По Канту, музыка «представляет скорее чувственное наслаждение, чем культуру»; игра мысли, которая попутно музыкой возбуждается, «есть только действие как бы механической ассоциации» («ist bloss die Wirkung einer gleichsam mechanischen Assoziation»); эстетические идеи в ней суть «не понятия и не определенные мысли» («keine Begriffe und bestimmte Gedanken sind»), а также и не форма языка, но лишь «форма соединения этих ощущений (гармония и мелодия)».⁵ В музыке, по Канту, ничего не мыслится; удовольствие возникает в ней только через смену эстетических идей, и в основе оживления, которым обычно сопровождается музыкальное восприятие, лежит «не художественная оценка гармонии в тонах» («nicht die Beurteilung der Harmonie in Тönen»), но лишь «повышенная жизнедеятельность в теле», движение «от ощущений тела к эстетическим идеям (к объекту аффектов)» и обратно от идей «снова возвращается к телу, но с удвоенной силой».⁶

Низведя, таким образом, музыку в сферу приятной игры ощущений, Кант, естественно, должен был прийти к крайне низкой оценке интеллектуального значения этого искусства. Музыку Кант резко противопоставляет искусствам изобразительным. Он утверждает, что оба эти вида искусств идут совершенно различными путями. В то время как изобразительные искусства идут от определенных идей к ощущениям, музыка идет от ощущений к неопределенным идеям («von Empfindungen zu unbestimmten Ideen»). Изобразительное искусства дают прочное впечатление, музыка — всего лишь преходящее. Преимущество изобразительных искусств состоит далее, по Канту, в том, что приводя воображение в свободную и вместе с тем сообразную с рассудком игру, они создают продукт, который служит для понятий рассудка устойчивым и само в себе достаточным средством, способствующим соединению их с чувственностью и тем самым вместе культивированию высших познавательных сил («der obern Erkenntniskräfte»).⁷ Но именно в этом смысле, — когда критерием для оценки искусств берут расширение способностей, которые должны соединиться в силе суждения для познания, — следует, по Канту, признать, что среди всех других изящных искусств музыке принадлежит низшее место, так как она играет одними только ощущениями.⁸ Говоря только посредством ощущений без понятий, музыка, по Канту, ничего не оставляет для размышления. Поэтому, вразрез со всеми эстетическими теориями, сводившими музыкально-прекрасное к математическим отношениям гармонических интервалов, Кант утверждает, что математика «не принимает ни малейшего участия в том возбуждении и

_________

¹J. J. Rousseau, «Lettre sur la musique française» (Oeuvres, VI, p. 168).

²Kant, «Kritik der Urteilskraft», изд. Bruno Cassirer, V, S. 404 (рус. пер. H. М. Соколова, СПБ. 1898); музыкальная эстетика Канта содержится в §§ 51–54 (стр. 195–214 рус. перевода).

³Op. cit., S. 404.

⁴Op. cit., S. 404.

⁵Op. cit., S. 404–405.

⁶Kant, Op. cit., S. 408.

⁷Op. cit., S. 406.

⁸Op. cit., S. 405.

в том душевном движении, которое вызывает музыка»; математика есть лишь неустранимое условие (conditio sine qua non) той пропорции впечатлений — как в их соединении, так и в их смене, — через которую возможно сочетать их вместе».¹ По той же причине Кант полагает, что, как искусство, адресованное к чувственности и в ней укорененное, музыка «требует частой смены и не выносит многократного повторения, не оставляя после себя скуки».²

Наблюдая развитие эстетических идей на грани XVIII–XIX вв., не трудно заметить, что в оценке музыки — на протяжении каких-нибудь десяти — пятнадцати лет, отделяющих появление «Критики силы суждения» от «Философии искусства» Шеллинга — произошла разительная перемена. Изменилась не только общая оценка музыки в системе прочих искусств, изменилась и трактовка ее теоретического значения, ее познавательной, если можно так выразиться, функции.

Правда, по-прежнему поэзия и живопись ставятся многими выше, чем музыка. В трехчленной классификации искусств, построенной по аналогии с тройственным составом природы Человека (тело — душа — дух), Фридрих Шлегель, признанный вождь и теоретик эстетического романтизма, помещает музыку, как «искусство души» («die Kunst der Seele»), на второе место, стало быть, ниже живописи, в которой он видит, как в «искусстве духа», наиболее интеллектуальное из всех искусств.³ «Подобно свету, — говорит Ф. Шлегель, — который, вместе с зависимой от него игрой цветов, образует в самой природе духовный элемент, подобно зрению, наиболее духовному из всех чувств, живопись является искусством, наиболее духовным и наиболее приноровленным к символическому духу в своих исполненных тайны выражениях». Но как ни высоко стоит, по Ф. Шлегелю, живопись над музыкой, последняя рассматривается уже не просто как элементарное искусство чувственных ощущений. Вразрез с мнением Канта, отводившего музыкальным впечатлениям малопочетное место среди чисто телесных чувственных возбуждений, Ф. Шлегель утверждает, что сущность музыки никоим образом не должна быть сводима «к непосредственному, простому, единичному чувствованию». В качестве «простого крика-аффекта» последнее не заключало бы в себе, по Шлегелю, ничего собственно художественного. Искусством музыку делает, по Шлегелю, то, что в ней мы имеем дело не просто с чувством, но «с идеей этого чувства», которая и является здесь предметом выражения. Эта «идея» или «мысль» музыкального произведения раскрывается, по Шлегелю, как «целое», как «чудесное» и «прекрасное» в движении выражаемого музыкой чувства, как «внутренний жизненный пульс» («der innere Lebenspuls») в постоянно меняющемся «подъеме и падении», «в этих неожиданных переходах», в этом «вдруг обретающем себя созвучии или в повторении, возрастающем вплоть до полного удовлетворения в конце или же — в случае, если последний хотят намеренно оставить без разрешения, — вплоть до исполненного горести внезапного обрыва или слабого затихания и угасания звучащего или тоскливого голоса». Таким образом, музыка вполне подходит, по Шлегелю, под то определение искусства, которое на первое место в искусстве выдвигает его способность быть выражением мысли, запечатлением идеи, обнаружением внутреннего значения. Именно в этом смысле Шлегель утверждает, что и в музыке — ничуть не в меньшей мере, чем в других искусствах, — существенным элементом и исходной точкой является «мысль, идея предмета или образа, понятая как его внутренний смысл и сокровенное значение» («als der innere Sinn und die innere Bedeutung desselben»).

He менее значительным и содержательным представляется музыкальное искусство и Шеллингу. Правда, Шеллинг, подобно Ф. Шлегелю, склонен строить классификацию искусств по «иерархическому» принципу. Как и у Шлегеля, в этой классификации музыка не возвышается до уровня поэзии — искусства, органом которого являются речь и разум. В этом ряду музыка занимает еще низшее место, является лишь «первой потенцией их обоих» («nur die erste Potenz derselben»)⁴. Однако, понятая лишь в качестве первой ступени развития, вершинами которого оказываются пластика и поэзия, музыка все же наделяется у Шеллинга способностью духовного выражения и самобытностью, независимостью от других искусств. В «Философии искусства» Шеллинг прямо утверждает, что музыка «есть наиболее всеобщее из всех реаль-

_________

¹Op. cit., S. 405.

²Op. cit., S. 404.

³F. Schlegel, Sämmtliche Werke, XIII, 1928, S. 360 ff. Историк романтизма P. Гайм напрасно обошел вниманием музыкальную эстетику Ф. Шлегеля (см. Р. Гайм, «Романтическая школа», М., 1891, стр. 664).

⁴Schelling, Philosophie der Kunst (Werke, В. III, S. 152)

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Содержание