«ославят» до самого центра... Конечно, на селе пользуются любовью не только сатирические частушки, но и лирические, трудовые, героические. И кто только их сочиняет! Впрочем, С. Антонов прекрасно описал рождение «поддубенских частушек». Наверное, так они появляются на свет и в других колхозах.

С середины тридцатых годов я стал систематически выезжать на шефские концерты в военные части и колхозы. Одной из первых была незабываемая поездка в Севастополь, в гости к морякам Черноморского флота. Это было весной, в конце мая 1935 года. В бригаде Большого театра были такие мастера, как Е. Степанова и Е. Катульская, В. Сливинский и П. Норцов, А. Садомов, Дм. Головин, О. Лепешинская. На кораблях и в Доме офицеров мы давали полностью «Севильского цирюльника» и большие концертные программы.

Главное, что навсегда оставила в памяти эта поездка и что окрасило все наше пребывание на Черном море, — это живейшее ощущение неразрывной связи, тесного дружеского контакта с матросской аудиторией, чутко и благодарно реагировавшей на наше искусство.

Но и матросы не остались у нас в долгу. Они с таким блеском, увлечением, сочным народным юмором и настоящим профессионализмом показывали свою самодеятельность, так пели и плясали, что доставляли нам огромное удовольствие и, я бы сказал, немалую пользу: прикосновение к живительному роднику народного творчества дало нам новую зарядку. Все вместе произвело на нас огромное впечатление, и на следующий год визит к черноморцам был повторен почти в том же составе. И снова мы испытали огромный прилив творческой энергии, бодрости, желания работать и работать — настолько непосредственный, теплый отклик получили наши выступления на флоте. Это чистая правда. И вспоминаю об этом я главным образом для того, чтобы доставить себе удовольствие. Ведь воспоминание о хорошем, ярком переживании всегда приятно. И я часто стремлюсь испытать эту радость, приезжая в гости к рабочим, колхозникам, солдатам.

А ведь мы, исполнители, по какой-то необъяснимой инерции иной раз еще боимся выезжать «на народ», лишая себя тем самым большого творческого удовлетворения и возможности лучше узнать жизнь. Каких только людей не повстречаешь там, в «глубинке» народной жизни, замечательных патриотов, истинных героев. И тогда особенно отчетливо понимаешь смысл своего труда.

В тот же 1936 год я начал поездки в колхозы, прежде всего посетив свои родные края в Калининской области. Концерты мои проходили в районном центре Медное, в восемнадцати километрах от нашей деревеньки. Билеты на эти концерты распределялись по окружающим колхозам, откуда молодежь приезжала на санях с бубенцами, весело звеневшими в морозной дали. Готовясь к первым встречам с деревенской аудиторией, я тщательно продумывал репертуар, боясь наскучить неискушенным слушателям излишним академизмом. Но выйдя на сцену Медненского Дома культуры, я быстро забыл о своих опасениях; тепло поощряемый колхозниками, я перепел вещей вдвое больше, чем готовил, в том числе произведений самого различного жанра, словно выступал в Большом зале консерватории. Только контакт со зрительным залом, я бы сказал, был теснее и радушнее. Я узнавал еще издали многих своих старых знакомых, здоровался с ними, многие колхозники подходили к эстраде, и мы жали друг другу руки. Было тепло и трогательно... Свои выступления в Медном я повторил и в 1938 году. Тогда еще ощущалась разница между городом и деревней. Видно это было и по внешнему облику людей, и по характеру проявления их чувств, реакции на музыку. Каждому номеру программы они аплодировали одинаково, словно боясь обидеть исполнителя, стесняясь громко смеяться, не просили «бисов», не «заказывали» любимых песен. Вначале даже чувствовалась какая-то настороженность. Словом, заметно было, что концерты здесь еще не в привычку.

А вот когда после войны я выезжал с бригадой Большого театра в колхозы Таловского района Воронежской области, то картина решительно изменилась. Зрительный зал и по архитектуре, и по внешнему облику аудитории почти не отличался от городского. Разве только какая-нибудь старушка забредет в валенках и старом шушуне... А так иной раз казалось, что и публика приехала с нами из Москвы! И реакция зрителей стала свободной, непосредственной, они решительно высказывали свои пожелания, симпатии, и часто уже одно объявление той или иной песни вызывало бурные аплодисменты... Значит, многое уже знали и любили.

Помню такой случай. Мы с пианистом Абрамом Давыдовичем Макаровым остановились в доме у одного колхозника, где утопали в пышных перинах и лакомились такими вкусными и недоступными для нас, столичных жителей, вещами, как, например, квашеные арбузы. Однажды утром мы с Абрашей стали обсуждать программу очередного выступления, и мне вдруг захотелось спеть песню Ю. Милютина «Провожают гармониста». Этих нот мы с собой не взяли. Правда, Макаров мог проаккомпанировать на память. Да я, как на грех, некоторые куплеты позабыл. Вдвоем мы начали мучительно вспоминать слова... но хозяйка, услышав наш

разговор, сказала: «А я сейчас вам помогу» — и принесла патефон и пластинку с записью этой песни... в моем же исполнении. По пластинке я восстановил слова и вечером спел песню в концерте. Вот вам и деревня!..

А как нас там встречали! Поезд пришел на станцию Таловая на рассвете. Еще только розовело небо, а платформа была забита народом. И даже грянул духовой оркестр! Правда, он играл не очень стройно, но музыканты так старались, таким энтузиазмом горели их глаза, что и в этих звуках мы ощутили биение дружеских сердец... От станции до колхоза предстояло проехать километров двадцать на машине или лошадях. И я, исконный деревенский житель, выбрал... автомобиль! Но вдруг вижу — нас обгоняет чудная тройка вороных рысаков. Мое сердце старого кавалериста взыграло. При помощи энергичной жестикуляции лошади были остановлены. Мы прыгнули в душистое сено. Кони так мчали, что машина из-за заснеженной дороги осталась гдето далеко позади. Комья снега летели нам в лицо из под копыт, и мы вдруг ощутили такую прелесть русской природы, о какой давным давно позабыли в суете городской жизни.

Подобные поездки и встречи всегда меня очень волнуют, поднимая из глубины души пережитое, невольно вызывая сравнение с прошлым. Та деревня, из которой сорок пять лет назад я уходил учиться «позорному» актерскому ремеслу, теперь встречала нас как свою гордость. Каждый колхозник считал за честь принять кого-либо из артистов у себя и оказать ему всю полноту русского хлебосольного гостеприимства. На концертах аудитория, в основном молодежная, нарядно, даже элегантно одетые девушки, франтоватые парни ведут себя скромно, уважительно, слушают с большим интересом. По «заказам» понимаешь, что музыку знают и любят. Особенно любят новые советские песни.

Да, изменилась деревня... изменилась и роль деятелей искусства. Партия и правительство оделяют нас высокими званиями и наградами, и мы должны всеми силами оправдывать своим искусством доверие и уважение народа. Я лично это всегда твердо помню. И кто знает, может быть, именно сознание этого дает мне и сегодня силы и энергию для творческой работы.

Мое первое десятилетие в Большом театре, естественно, было связано с Москвой, с утверждением себя на оперной сцене и концертной эстраде. Но военный период, о котором я расскажу немного позже, дал толчок моей, если можно так сказать, «массовой» работе. Выезды не только в колхозы, рабочие центры, города-герои, но и в небольшие районные пункты стали теперь для меня уже необходимой творческой потребностью. Может быть, их было не так уж много (именно в послевоенные годы в театре, кроме текущего репертуара, я спел больше новых партий, чем за все тридцатые годы), но они были систематическими.

Помню, в 1946 или 1947 году я впервые приехал в Тулу. И вот бойкие администраторы устроили (предвидя наплыв слушателей) мой концерт не в Доме офицеров, где был зал на 500–600 мест, а... в цирке, вмещавшем около трех тысяч человек! Можно представить мое состояние, даже растерянность: ведь я-то привез камерный репертуар, романсы Шуберта, Чайковского... Еще больше расстроится, когда вышел на эстраду, сооруженную прямо на манеже. Как ни повернусь — обязательно к какой-то части публики оказываюсь спиной... Что ж делать, не в микрофон же петь! Ну, решил я, пойду напролом. И начал с «Шарманщика» Шуберта... И чувствую: зал смолк, насторожился, потом дружно зааплодировал. Значит, «звучу» — обрадовала мысль. И продолжал свой репертуар, намеченный по программе. Ну, конечно, потом все же мне заказали «Тройку» Булахова... и другие популярные песни и арии из опер.

Одно из сильнейших впечатлений моей жизни оставила встреча со слушателями Волгограда, куда в июне 1958 года выехала значительная часть коллектива Большого театра — 225 человек! По своим масштабам и общественному значению этот выезд далеко превзошел все другие подобные поездки. Мы показывали сцены из опер, выступали в концертах, нередко прямо в заводских цехах, на стройках, на площадях, беседовали в рабочими.

Выезжали мы тогда и на встречу со строителями Волгоградской ГЭС. Уже была закончена огромная дамба высотой в несколько этажей. А в котловане, прямо на грузовиках с откинутыми бортами, артисты Большого театра пели и танцевали, со всех сторон «взятые в плен» благодарными зрителями. И это там, куда через несколько месяцев пришла вода! Выезд в Волгоград как раз совпал с моим недолгим пребыванием на посту заместителя директора Большого театра, и мне пришлось возглавить эту почетную общественно-шефскую работу. Все окончилось грандиозным общегородским митингом, в котором приняло участие несколько тысяч трудящихся города-героя. Тогда со всей отчетливостью я понял, какое огромное общественно-политическое, обоюдовоспитательное значение имеют подобные встречи мастеров советского искусства со своей аудиторией — не только в концертном зале или театре (где сама обстановка создает особое настроение), но прямо в цеху, где нет ни рампы, ни люстры, ни чинных капельдинеров, а только мы, слушатели и наше искусство.

Памятуя эти встречи, я с 1961 года возобновил