Выпуск № 1 (326) | 1966 - страница 38

Помогал в этом речитатив:

Итак, все кончено... Судьбой неумолимой
Я осужден быть сиротой...
Еще вчера имел я хлеб и кров родимый,
А завтра встречусь с нищетой!..
Покину вас, священные могилы,
Мой дом и память юных детских лет,
Пойду, бездомный и унылый,
Путем лишения и бед!

Здесь почти все можно было спеть строго, с необходимой собранностью, но две последние строчки, особенно слова «бездомный и унылый», невольно тянули на плаксивость и никак не отвечали характеру Дубровского. И я всегда на этих словах делал какое-то движение: менял положение, иногда переходил на другое место, чтобы отвлечь внимание зрителей от этой фразы, сгладить ее «унылость».

И если романс, как бы его ни спеть, все же нарушает, останавливает «действие» образа, то новый толчок ему дает последующая сцена — доносящаяся из дома пьяная песня приказных. Вновь Владимира охватывает возмущение, которое в свою очередь вызывает действенность, энергию, решительность. Особенно поддерживают в нем эти чувства дворовые люди, прежде всего Архип¹, которые собираются к дому с топорами и вилами — убить приказных.

— О боже! Слуги возмущены, а, я, сын, колеблюсь и боюсь!

И Владимир решает сжечь дом, чтобы ничего из того, что было дорого отцу, не перешло в руки Троекурова. Так стихийно Дубровский становится на путь мстителя, и этим определяется его дальнейшая судьба.

Вместе с домом он сжигал все прошлое. Порывая связи со своим обществом, с классом, он стоял перед одним, единственно оставшимся путем, путем бунтаря-одиночки. И Владимир с группой преданных ему храбрецов и прежде всего кузнецом Архипом уходит в «разбойники», уходит, чтобы отомстить за поруганную честь отца, за свою изломанную судьбу. Впервые увидев из своей засады в лесу Машу с подругами, Дубровский решает ее похитить. Но его останавливают слова Маши, полные сочувствия к нему, жертве самодурства ее отца. Это заставляет Дубровского отказаться от мести («Прощай, мой ангел, где ты, там я не злодей»), Встреча с Дефоржем, остроумно, хотя и не

«Дефорж»

_________

¹ Эта очень верная деталь показывает, как хорошо Пушкин знал народ. Я всегда замечал, что деревенские кузнецы чем-то отличаются от крестьянина-хлебороба. В них меньше чувства собственности и больше от психологии рабочего. Это, вероятно, связано с самим характером их труда. Важную роль в выработке более прогрессивного сознания кузнецов, этих сельскохозяйственных пролетариев, играло и то обстоятельство, что они по своей профессии общались с более широким кругом людей — часто не местных, а проезжих — и поэтому больше знали, больше наблюдали жизнь, чем простой пахарь. Почти все кузнецы, с которыми мне доводилось встречаться в детстве и в юности, отличались каким-то своеобразным философским умонастроением, любили рассуждать на важные общественные или моральные темы, да и самый их язык был особенно красочен и богат, насыщен народными афоризмами, пословицами и прибаутками.

Маша — Н. Чубенко.
«Дубровский» Направника

без влияния французской комической оперы, решенная Направником, открывает ему дорогу в дом Троекурова.

Здесь в роли француза-воспитателя и застает Дубровского третий акт. В первой сцене Маши и Владимира исполнителя вновь подстерегает опасность впасть в слащавость, раскиснуть в любовной «патоке». Конечно, французский дуэт («Ne jamais la voir, ni l’entendre, ne jamais tout haut nommer...»¹) должен прямо намекать на возникшее в них чувство. Но нельзя «играть» смущение, подчеркивать его, когда их застают князь Верейский и Троекуров, нельзя заглядываться на Машу, когда она поет вокализ. Все это не только мельчит чувство, сообщает ему сентиментальнооь, фальшь, но разрушает веру зрителя в то, что перед ним действительно Дубровский. Ведь он, конечно, не может позабыть ни того, что вошел в дом под именем гувернера и ему не положено заглядываться на дочь Троекурова, ни особенно того, кто он на самом деле; как же он должен быть осторожен, чтобы не разоблачить себя! Но, разумеется, надо найти момент: один жест, один взгляд, но настолько выразительный, чтобы зритель сразу понял, что Машу и Владимира уже что-то связывает. Однако чтобы найти этот взгляд, надо прожить всю сцену, прочувствовать ее со всей эмоциональной полнотой, внутренней насыщенностью. Кульминация как всей оперы, так и образа Дубровского — последняя сцена с Машей и его смерть — лучшее, что есть в опере по музыке. Эти сцены просто невозможно петь без увлечения, без горячности. И в этом меня всегда поддерживали крупные дирижеры, хотя в целом они не очень жаловали творение Направника.

Но говоря о последней картине, где впервые в опере поднимается яркая эмоциональная волна большого драматического подъема, я не могу не вспомнить с благодарностью моих партнерш в роли Маши в Большом театре. Их было три: Надежда Самойловна Чубенко, Елена Дмитриевна Кругликова и позже — Софья Григорьевна Панова. Эти талантливые певицы очень любили партию Маши, трепетно и искренно переживали ее, и мне было с ними легко. Даже несмотря на то, что они все были очень разные и по характеру голоса, и по артистическому темпераменту, Кругликова создавала обаятельно мягкий, лирический образ. Голос Чубенко более «плотный», лирико-драматический, но ее музыкальность и внутренняя лиричность тоже придавали облику Маши большую женственность. Панова же обладала драматическим сопрано, каза-

_________

¹ «Никогда не видеть и не слышать, никогда не сметь назвать» (франц.).

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

«Дефорж»

Маша — Н. Чубенко. «Дубровский» Направника

Содержание

Маша — Н. Чубенко.
«Дубровский» Направника