Выпуск № 12 (325) | 1965 - страница 13

пору музыковед, по какой-то счастливой случайности попал на это прослушивание. Георгий Васильевич пел и играл, произнося каждое слово и каждую музыкальную интонацию весомо, истово, с большой внутренней сосредоточенностью, но при этом предельно просто и свободно. Было в этом что-то от народных эпических сказителей — то ли русских «баянов», то ли армянских гусанов. И слушатели сразу поняли и почувствовали, что у свиридовского произведения глубокие исторические корни, что его истоки в древней народной культуре. Недаром был так взволнован поэмой X. Кушнарев — большой знаток старинной музыки, в строгом облике и неторопливых манерах которого было что-то летописное, эпическое.

Бывает, что слушаешь новую музыку, а кажется, будто она была всегда, «от века». Такое вот исконное, долговечное и звучало в авторском исполнении поэмы «Страна отцов».

То же ощущение вызвали позднее неоконченная оратория о декабристах, цикл на стихи Бёрнса, поэма «Памяти Сергея Есенина». Мне опять посчастливилось слышать их впервые в исполнении автора, и снова оно было строгим, сосредоточенным и возвышенным, и снова от музыки протягивались незримые нити к классическим страницам искусства и самой истории. Композитор своим исполнением давал ключ к пониманию сущности его творений: каждое из них — открытие нового мира и в то же время продолжение очень прочных, давних, освященных веками традиций.

С той поры, с середины 50-х годов, музыка Свиридова стала для меня самой любимой. У многих людей есть свой музыкально-эстетический идеал, свое осознанное или интуитивное представление о прекрасном, «образцовом» в музыке. Для меня он воплотился в творчестве Свиридова. Я старался как можно лучше узнать музыку композитора и его самого. Легенда детских лет превратилась в быль.

За минувшие годы мне приходилось много читать о произведениях Свиридова, писать о них, и я пытался понять, что же в них наиболее ценно и почему без них жизнь была бы беднее и тусклее. По-моему, секрет здесь прост: в свиридовской музыке отразилось нечто непреходящее в человеке, природе, искусстве — красота души, пейзажа, народной песни.

Большие художники, отражая жизнь, передают нам свое видение ее. Мы впервые любуемся незнакомым ландшафтом и восклицаем: «Да ведь это же левитановский пейзаж!» — или: «Настоящая есенинская Русь!». Мне кажется, для тех, кто знает и любит музыку Свиридова, существует свиридовская Русь. Я встречал ее во Пскове, в Пушкинских горах, в других уголках России — там, где в памятниках архитектуры и истории особо сохраняется дух нации и где вас окружает неброская, щемящая красота среднерусской природы. Музыка Свиридова, подобно русской песне, сливается с этими картинами, помогая еще глубже ощутить их поэтичность.

В русской культуре всегда было сильно стремление дать наряду с трагическими фресками народных бедствий и человеческих страданий образы прекрасные, возвышенные и цельные, олицетворяющие нравственное совершенство или во всяком случае движение к нему. В музыке XIX века это стремление проявилось особенно полно у Глинки, Бородина, Мусоргского, Римского-Корсакова. В XX веке пушкинское «приятие мира» и толстовская эпичность возродились в музыке Прокофьева.

Дальнейшее развитие и обновление этой традиции в наши дни — вот как можно, по-моему, охарактеризовать миссию, которая выпала Свиридову, вот чем определяется его место в историческом движении русской музыки, советской музыки. У него новые герои, русские люди XX века, пришедшие из поэзии Есенина и Блока, Маяковского и Твардовского. Одни — крестьяне и горожане предреволюционной поры, нравственный мир других уже определили идеалы революции. И все вместе — наследники людей чистой души, рыцарей справедливости, правдоискателей, знакомых нам и любимых нами по русской классике прошлого столетия.

Традиционное у Свиридова всегда выступает как обновленное, современное, индивидуальное. Иначе говоря, автор песен на стихи Бёрнса, есенинской поэмы и «Патетической оратории», продолжая национальные традиции, создал, подобно другим крупнейшим советским композиторам, свою традицию в русской музыке. Хорошо известен ее новаторский, более того, революционный характер. Сейчас же хочется только обратить внимание на то, в каком направлении развивается данная традиция в творчестве самого Свиридова: движение вперед для него — это все более глубокое проникновение в коренные пласты русской музыкальной культуры. Именно этим примечательны его новые работы: «Курские песни», музыка к кинофильмам «Русский лес», «Воскресение» и «Метель», маленькая Симфония, цикл «Деревянная Русь» на стихи Есенина... Не только в классике XIX века коренится эта музыка («Метель», симфония), ясно ощутима в ней связь со старой народной песней, с музыкальным наследием далеких веков. Обретают новое, свежее звучание какие-то исконные,

коренные русские интонации, а вместе с ними возрождаются и обновляются принципы старинного искусства — исключительная строгость и чистота чувств, особая возвышенность, предельная скупость выразительных средств при изысканности красок. Слушаешь «Курские песни» и «Деревянную Русь» — и думаешь об Андрее Рублеве, о резных избах и древних соборах...

Тут кстати сказать, что мы до сих пор все еще обедняем историю русской музыки, ведя по привычке ее классическую традицию только от XIX века. На наших глазах крепнет интерес к древнерусской живописи, к памятникам средневековой архитектуры. Но до обидного мало изучается музыка той поры, круг исследователей в этой области очень узок. И еще меньше она популяризируется, хотя лучшие ее памятники достойны занять в духовном наследии народа место рядом с творениями Рублева и Дионисия, церковью Покрова на Нерли и Василием Блаженным.

В разных видах советского искусства, вплоть до кино (А. Тарковский), совершаются сегодня плодотворные пробы возродить, конечно, на новой идейной основе и в новых формах, художественный опыт русских «умельцев». И мне кажется уместным напомнить о далекой истории русской музыки в связи с юбилеем Свиридова именно потому, что в его творчестве, в единстве с революционным духом современности живет и цветет новыми красками древняя традиция народного искусства. В одном из стихотворений Исаакяна, с поэзией которого связан новый этап в творчестве Свиридова-композитора, есть такие строки, обращенные к Родине:

Тебя я вижу, новую и ясную,
С чертами древней, вечной красоты.

И сегодня, горячо поздравляя Георгия Васильевича Свиридова с его 50-летием, я хочу поблагодарить его за то, что он умеет увидеть и показать нам вечное в новом и новое в вечном.

М. Швейцер

Это не поздравление. Это — приуроченная к пятидесятилетию друга попытка разобраться в вихре мыслей и чувств, возникающих в связи с его именем.

Не будучи музыкантом, не принадлежа даже к числу завзятых меломанов, я тем не менее хочу отнести себя к числу учеников этого выдающегося художника. Ведь в искусстве, как и в самой жизни, менее всего существенны общность или различие родов деятельности, видов, жанров и материалов искусства, сходство или различие узкопрофессиональных, «цеховых» проблем. В искусстве, как и в жизни, существенны общность или различие в понимании целей и задач человеческой деятельности, в частности художественной деятельности.

Мы познакомились с Георгием Васильевичем в 1960 году, работая над фильмом «Воскресение». Я узнал, полюбил человека и художника, в своем роде единственного, и с тех пор жизнь моя идет под знаком сильного и плодотворного влияния этой исключительно глубокой и духовно богатой личности. Я отношу Свиридова к числу особенных людей, людей неповторимых, имеющих не только свой резко очерченный характер и облик, но, главное, имеющих свое собственное, очень цельное, выработанное жизнью и потому неколебимо прочное миросозерцание.

Чувство напряженной и глубокой любви к Родине, полное надежд и тревог, пронизывает весь нравственный облик композитора, каждую минуту его повседневного бытия, каждую «клетку» его сочинений, определяет и направляет его художественные искания.

Это ставит для меня Свиридова в ряд с Блоком, Есениным, Маяковским. Так же, как они, «сознательно и бесповоротно» посвящает он свое творчество теме России. Так же, как они, «всем телом, всем сердцем, всем сознанием» слушает он революцию. Не случайна, не временна привязанность музы Свиридова к музе этих великих поэтов. В масштабности, присущей всему творчеству композитора, запечатлена монументальность Октября. В бескомпромиссности, беспощадной максималистской требовательности к себе и другим виден истинный революционер. Его изнурительная, длящаяся годами работа над сочинениями, его поиски предельной точности, ясности и, я бы сказал, неподдельной демократичности выражения, его способность к самоограничению в выборе тем и жанров при неограниченных способностях творить в любом музыкальном жанре — все это придает жизни мастера черты подлинного подвижничества.

Замечательно и знаменательно, что композитору свойствен жадный интерес к жизни во всех ее глубинных проявлениях, он чувствует «напор» эпохи и менее всего замыкается в кругу узкопрофессиональных интересов. Его познания разнообразны, глубоки и неожиданны, а в области литературы (особенно русской) поистине энциклопедичны, и это очень естественно. Русская культура — его кровь и плоть.

Наше содружество в кино сегодня отмечено работой над фильмом «Время, вперед!» Должен признаться, что и в этот раз, как и в «Воскресении», Свиридов дал такой высокий уровень музыкального звучания фильма, который заставил нас, кинематографистов, пересмотреть уже слышавшиеся построения и найти но-

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

М. Швейцер

Содержание